Марина Ефиминюк - Ловец Душ
– Располагайтесь в моей одинокой обители, – услышала я его голос и щелчок замка после поворота ключа.
– Ну обитель не такая уж одинокая, – проворковала я, усаживаясь на стул, и закинула ногу на ногу, на долю секунды мелькнув белыми чулками с крохотными шелковыми бантиками.
– О-о-о. – Полковой неожиданно покраснел и упал предо мной на колени. – Моя ягодка, – страстно зашептал он, зарываясь лицом в пышные юбки, – мое спасение, моя радость, моя надежда. Вылечи мое больное сердце, помоги мне избавиться от этой страшной тоски, точащей мою измученную душу!
В первый момент я даже смутилась, попыталась отодвинуться, но его шарящая по телу рука уже нашла резинку на чулках.
– Ты прекрасна и свежа, как майская роза. – Он попытался меня укусить, за что получил подзатыльник. – Ножки, какие же у тебя ножки, моя козочка! – шептал он, пытаясь стянуть с моей ноги сапог. Я пошатнулась, стараясь избавиться от навязчивых рук и губ, и, сдавленно пискнув, свалилась на пол, подняв ужасный грохот. Полковой упал на меня, на него сверху полетел стул. – Какие у тебя ножки, какие очаровательные копытца! – Он стянул-таки шарящими потными руками правый сапожок вкупе с порванным чулком.
– Какие копытца?! – только и смогла прошипеть я в тщетной попытке оттолкнуть этот тюк с костями. – Сластолюбец! Тебе в зверинец надо, а не в бордель! – Я как будто случайно согнула колено.
– Ыыыы, – вдруг вылупился парень после, казалось бы, легкого удара и откатился на бок. Я наконец-то вздохнула полной грудью, та соблазнительно колыхнулась под корсетом. Глаза у полкового стали с круглый золотой.
– Ты знаешь, – вдруг прошептал он, когда я стала неловко подниматься, путаясь в юбках, – как странно, у тебя волосы набок съехали.
– Что? – Я застыла в нелепой позе, а потом очень медленно разогнулась, не сводя с него настороженного взгляда. – Волосы, говоришь?
Я двигалась быстрее, чем он. Бутылка из толстого стекла, наполненная терпким вином, даже не разбилась о его голову, а полковой закатил глаза, что-то пробормотал и счастливо потерял сознание.
– Вот так! – удовлетворенно заявила я, тяжело дыша.
Пока он не пришел в себя, я осторожно расстегнула ворот и сняла с его шеи нежно пахнущий, почти разряженный и не обновлявшийся долгое время амулет. Голова полкового глухо ударилась о пол, из уголка рта потекла тонкая струйка слюны. Я даже испугалась, жив ли он, настороженно прислушалась к сиплому дыханию и проследила за тяжело поднимающейся грудью.
Потом я вытащила из корсета мешочек, а оттуда двумя пальцами, стараясь держать от себя как можно дальше, крохотный черный камушек на тонкой медной цепочке, поморщилась и затаила дыхание. Пах он отвратно, даже не жасмином, а скорее дурман-травой, так же сладковато и приторно. Дурманящий камень я хранила давно, на особый случай. Вот он пришел. Я осторожно просунула голову парня через цепочку, камень моментально вспыхнул и накрыл тело едва заметным зеленоватым коконом. Я довольно улыбнулась, оставалось дождаться, когда таверна заснет мертвецким пьяным сном.
По коридору кто-то ходил, до меня доносились возбужденные голоса, за стеной мерно скрипела кровать.
– Леха! – захохотали и ударили в дверь, та едва не слетела с петель.
Я затаилась, парень застонал, пришлось зажать ему ладонью рот.
Уже была середина ночи, а военные по-прежнему кутили и орали, мне казалось, что это не кончится никогда. Я стала клевать носом, съела все яблоки, на редкость невкусные – кислые и мягкие – и прилегла на кровать, уже засыпая. Полковой валялся на полу, сладко улыбаясь от наркотического дурмана магического камушка.
Проснулась я резко от абсолютной какой-то пустой тишины и села на кровати, часто моргая. Свеча почти оплавилась, воск разлился по столу. Камень на шее у мужчины уже бледнел. Надо было срочно действовать, иначе парень очнется и покажет мне, где раки зимуют. Я двигалась быстро и четко, поскольку до этого с десяток раз проработала весь план в голове.
Раздела полкового догола, разбросав по полу вещи. Подумав, прихватила его тугой кошель, спрятав его в корсет, отчего дышать стало совершенно невозможно. Выудила из кармана его новеньких портов ключ от двери. Открыла ее, выглянула в пустой полутемный коридор, а потом уже вытащила туда мужчину, держа под мышки.
Ох и тяжелый он был, зараза. Пока я дотянула его до лестницы, едва сама не задохнулась. Его голые пятки звонко ударялись о высокие ступеньки, парень что-то довольно бурчал под нос. Постоялый двор безмолвствовал, к моему счастью, никого не встретив, я выволокла спящего на улицу. Разгоряченное тело захлестнул крепкий мороз. Пурга наконец-то утихла, и в черном небе весело блестели звезды. Я пятилась назад, увлекая за собой недвижимое тело, снова наступила на подол, свалилась в снег, окунув полкового с головой в сугроб. Юбка треснула по шву и теперь болталась у пояса. Я окончательно заледенела и выбилась из сил, пока подтащила мужчину к высокому дереву, растущему рядом с дорогой недалеко от таверны.
Тихо хлопнув крыльями, ко мне подлетел Страх. Я быстро развязала веревку у него на шее и намертво замотала ее на руках полкового. Демон помог перекинуть конец через толстую ветвь. Сжав до боли в челюстях зубы, я как могла потянула за него – и вот полковой в чем мать родила уже болтался над землей с вытянутыми связанными руками, глупо и довольно улыбаясь. Страх помог надежно закрепить путы на дереве, и через две минуты, спешно отыскав в пустой прокуренной трапезной свой тулупчик, я отбыла обратно в свою таверну.
Через три часа кулон действовать перестал. Полковой Алексей Кульев, военный в седьмом колене, награжденный орденом за поимку некой преступницы, всполошившей с месяц назад всю Окию, очнулся голый, замерзший, подвешенный к дереву, с дикой резью в вывернутых суставах и в отмороженных членах. Он пришел в себя, огляделся и стал орать дурным от холода и страха голосом, не понимая, что происходит. Округа безмолвствовала, охваченная крепким зимним сном. Он вопил до хрипоты, пока не потерял голос. Когда на горизонте забрезжил рассвет, а Алексей умылся горючими слезами, моментально замерзающими на бледных обмороженных щеках, на дороге появилась одинокая сгорбленная фигура с тяжелыми ведрами.
Баба Нюра привыкла вставать до петухов и всегда спешила к колодцу, чтобы потом не стоять очередь, набирала воды, а домой уже возвращалась по главной, обычно хорошо расчищенной улице. Это утро не стало исключением. Старуха набрала полные ведра и быстро засеменила по поземке, зорко разглядывая под ногами прогалины льда, раскатанного деревенскими сорванцами. Тут до нее донесся жалобный стон:
– Бабка, помоги! Бабка, ну глянь же сюда!
