Наталья Игнатова - Причастие мёртвых
Так что он оставлял в генераторе все координаты, которые казались ему интересными. Потом, когда неделя закончится, когда он не будет ограничен Тарвудом, он, конечно, подвесит на эти десять кнопок что-нибудь более толковое, чем «интересные» места. А пока в памяти хранилась излучина реки Смородинки — заливные луга, пестрящие цветами, хоть вода и сошла с них совсем недавно; берег Чарауница — озера в городском парке, дававшего начало этой самой Смородинке; беседка в том же парке, так далеко от аллей и тропинок, что, когда они втроем: Мартин, Лэа и Заноза, набрели на нее, они себя почувствовали путешественниками времен великих географических открытий.
Вокруг беседки цвели магнолии. Там был конец мая, как и на большей части Тарвуда. Но вполне могло оказаться, что конец мая там всегда, даже когда на большей части Тарвуда июль или январь.
Еще Заноза оставил в памяти генератора центральную часть тарвудского кладбища. Во-первых, там был незанятый склеп (не занятый никем беспокойным), а, во-вторых, по стенам склепа ползли розовые кусты, и цветы на них были такого густого бордового цвета, что казались черными не только ночью, но и при дневном свете.
С цветов все и началось. Сначала — с этих роз, случайно найденных и изрядно повеселивших. Ну, а дальше — больше. Кувшинки из Чарауница, левкои из палисадников Боголюбовки, фиалки с опушки леса и орхидеи из джунглей, вплотную подступающих к морю. Всякие там лютики-ромашки на заливных лугах Заноза раскрывшимися не видел — бывал там только по ночам — но днем, в вазе, они раскрывались, стало быть, тоже могли считаться цветами. Он наугад набирал координаты, уходил в портал, соображал, где оказался, и смотрел, какие тут есть цветы. Срывал один, выдумывал подходящую историю, а потом возвращался с добычей домой, чтобы в письме живописать приключения и подвиги, результатом которых стал бесценный цветущий трофей.
Надо было практиковаться. Не в сборе цветов, и не в выдумывании историй, а в чистописании. На кибердеке была и тарвудская раскладка, но Заноза из принципа учился выводить буквы руками. Хоть и не трудился избавиться от привычки украшать их хвостиками и завитушками. Он не собирался облегчать Беране чтение. Если уж ему сложно писать, пусть ей будет сложно читать — все должно быть справедливо. Да, принципы порой выглядят глупо, а порой и правда глупы, ну и что?
Романтично выглядящие черные розы с кладбища доставались ему без малейшего труда. За левкои он оставлял в палисадниках по три медяка, что тоже не стоило усилий. Безобидные лесные фиалки росли в таких местах, откуда хотелось сбежать и больше никогда не возвращаться — в пустых, прозрачных сосняках, где ничем не пахло, а воздух казался стеклянным. Что-то там обитало, и будь Заноза живым, оно не дало бы ему уйти, а что делать с мертвым — не знало. И хорошо. Про джунгли на краю моря, про деревья, стоящие по пояс в мутной воде, и про эту воду, пронизанную корнями, можно было вообще ничего не придумывать. Орхидеи охраняли такие чудовища, что фантазии нормального английского упыря на их осмысление не хватало. Заноза расстреливал гадов издалека, в письме выдумывал вместо них нормальных драконов, которых побеждал в честном бою — носом к носу, как рыцарю и положено — и отправлял Беране цветок, чувствуя себя, как минимум, принцем.
Джунгли по всем признакам были опасней лесной опушки… Но ходить на опушку было страшнее. Поэтому фиалки Берана за эти четверо суток получила шесть раз, а орхидеи — только дважды. Она не жаловалась, хоть орхидеи и красивее.
Заноза надеялся, что Берана не совалась сама в подступающие к лугам сосновые рощи. Хотя бы не совалась в них по ночам. Боголюбовцы, кстати, и днем туда не ходили, предпочитали леса, окружающие город с севера. Не такие светлые и прозрачные, зато обитаемые… То есть, населенные. В смысле — кем-то, а не чем-то.
Берана тоже предпочитала эти леса, холодные и темные. А потом Мигель ей мозги вправил. Не потому, что в предгорных ельниках и кедровниках было опасно — было, конечно, но не опасней, чем в любом другом нормальном лесу — а потому, что она повадилась лазать на плато к вивернам, собирать чешуйки. Шизанутая девка до сих пор считала, что это отличный способ заработать, и буквально пару часов назад рассказала, как она попадала на плато. Считалось, что туда невозможно забраться, и, наверное, много лет назад так оно и было, но с тех пор случились один-два оползня, сформировавших сравнительно пологий путь наверх. Пологий — это значит, что Берана залезала туда без веревок, крючьев и колышков. А сравнительно — потому, что у нее мозгов не хватило бы запастись альпинистским снаряжением, даже если б оно было необходимо. Все равно полезла бы как есть. Нет, она не была дурой — с дурой Заноза не стал бы связываться. Она просто была… madre, безмозглой. Это сплошь и рядом случается. Он вот такой умный, что сам от себя иногда офигевает. А мозгов все равно нет. Берана глупее. Но с мозгами та же беда.
Ему, понятно, никакая снаряга была не нужна. Чешуйки виверн — тоже. Просто стало интересно, какие они. Виверны целиком, а не голова отдельно, чешуя отдельно. Раз уж на плато можно забраться — нужно это сделать. Сказать потом Хасану, что видел настоящих драконов! Посмотреть, как он сначала не поверит, а потом поверит и удивится. И тогда можно будет ему рассказывать, какие драконы на самом деле. Хасан всегда слушает про все приключения, если они — правда. Ему интересно. И вранье он на раз отличает. А на плато, кстати, и без оползней можно влезть — отвесная стена не помеха, хватило бы крови на дайны. Но без крови, по-любому, лучше.
Еще было интересно, есть ли на плато цветы, и если есть, то какие?
Выходить туда прямо из портала было бы нехорошо по отношению к Мартину. Виверны пыхали огнем, настоящим, не иллюзорным. И, по-любому, были нервные, как все редкие звери. Появишься у такой перед носом без предупреждения — и привет, мявкнуть не успеешь, как сгоришь. Или, того хуже, съедят целиком. А обещал же подождать неделю.
Хотя, нет, сгореть, наверное, хуже, чем оказаться съеденным. Нож-то при себе. Изнутри виверны выбраться можно. А из пепла восстановиться нельзя.
Выбираться изнутри, однако, тоже как-то претило, поэтому портал Заноза открыл с таким расчетом, чтобы оказаться на проселке, ведущем от Небесного Клина вглубь леса, к хуторам.
Небесным Клином называлась дорога от города до Порта, прямая и почти безопасная. Проселки названий не имели, и безопасными не считались. Берана, впрочем, бесстрашно носилась по ним на своем Эбеносе, а лесовики, стар и млад бродили пешком. И когда Заноза, выбираясь в Предгорье, встречался с какой-нибудь бабулькой-травницей, или с собирающими птичьи яйца пацанами с хуторов, или с охотниками, которые по весеннему времени прикармливали зверье, которое подстрелят осенью — с ним здоровались без всякой опаски. Это в лесу-то, вечером, после заката! При том, что, наверняка, он был самой опасной тварью из всех, кто мог выйти на проселки из леса.
