Виталий Каплан - Чужеземец
Мальчишку пришлось нести. Слава Богу, ступни ему по-настоящему опалить не успели, но избит он был изрядно, к тому же сознание его временами мутилось, он принимался бормотать что-то бессвязное и почему-то называл Алана Айгхнарром.
Нельзя было даже понять, соображает ли парень что-то, или совсем дурачок.
Остановились только глубокой ночью, когда луна выползла из-под горизонта и поплыла над дальними холмами, заливая степь жидким серебром. Похолодало, но не настолько, чтобы не ночевать под открытым небом. Теоретически следовало опасаться шакалов, но Алан по их поводу не слишком волновался. Разговоров о желтовато-бурых хищниках было явно больше, чем реальных фактов. На кого им тут охотиться? Дикие сайгаки давно выбиты… разве что на крестьянских овец и коз.
На всякий случай Алан разложил костерок. Снял с себя плащ, устроил на него мальчишку. Вынул кривой нож, более смахивающий на серп — подарок кузнеца Ихиари.
Присел на корточки рядом с пацаном. И аккуратно, стараясь не обращать внимания на затравленный взгляд, перерезал потёртую кожу ошейника.
— Зачем, господин? — если слышно просипел тот.
— Затем, — сказал Алан, — что ты больше не раб.
И размахнувшись, забросил ошмётки в высокую траву.
— Резать-то зачем? — хмыкнул мальчишка. — Он же сзади расстёгивается…
Углубившись в воспоминания, он и сам не заметил, как уснул. А проснулся от жёстких солнечных лучей, лезущих в глаза с бесцеремонностью медицинского лазера.
Солнце уже успело изрядно сместиться, и тень покинула его импровизированный табурет. Пришлось вставать и тащить чурбак вслед за тенью. Это оказалось нелегко, но, когда Алан справился, им овладела совершенно детская радостная гордость. Сам! Без взрослых! Потом, сообразив, что нечувствительно произвёл во взрослые четырнадцатилетнего Гармая, долго смеялся.
Хотя ничего смешного не было. По здешним понятиям Гармай и впрямь давно уже не считался ребёнком. Тут границу проводили просто — можешь делать взрослую работу, значит, уже и не дитя. Вспомнив двадцатилетних земных оболтусов, которых он кое-как обучал на филфаке, Алан задумался. Пожалуй, Гармай и впрямь гораздо взрослее этих бледных существ, чьи интересы лежат глубоко в виртуальности, а вся взрослость заключается лишь в изобретательных сексуальных экспериментах.
— Отдыхаете, господин? — послышалось слева.
Он повернулся — и увидел невысокого худого старика в хитоне не первой свежести.
Старик мялся возле ворот, не решаясь войти. На вид ему казалось глубоко за восемьдесят.
— Доброго здравия тебе, дедушка, — сказал Алан.
— А что, госпожи Саумари дома-то нет? — спросил старик.
— Увы, почтенный, — признал очевидное Алан. — Отлучилась куда-то, по делам лечебным, думаю… Да ты входи, дедушка, входи, не стесняйся. Пережди, может, скоро она и вернётся…
— Сосед я ваш, Иггуси мне имя, — войдя, дед поддёрнул хитон и запросто уселся наземь, возле чурбачка Алана. — Горшки мы с сыновьями делаем… А я вот к госпоже Саумари… капли она мне даёт от глаз… вот кончились капли-то, я за новыми пришёл.
— Капли — вещь нужная, — вежливо согласился Алан. — Глаза-то беречь надо, особенно в старости.
— Это верно, — подхватил истосковавшийся по внимательному собеседнику старик Иггуси. — Коли ослепну я, так и горшки некому делать будет, сыновья-то мои хоть и взрослые ребята, а настоящий горшок не потянут… ой, не потянут… настоящий-то горшок — он не только гладким да расписным быть должен. Он и не бьётся, коли уронишь, и в любую жару в нём ни еда какая, ни питьё не киснут. А всё потому, что слово я особое знаю. И нельзя его другим передавать, прежде чем помирать стану… а не то откажет слово.
Алан закусил губу. Тут уж ничего не поделать, магическое мировосприятие у них в крови, и без толку обличать, пока у людей нет истинной веры.
— А что, уважаемый, — помолчав, спросил старик, — я вижу, лучше тебе? Тогда-то совсем был плох, я уж думал, придётся могильную яму копать, — объявил он со всей откровенностью.
— Да вот, поправляюсь помаленьку. Живучее у меня тело оказалось.
— Это не тело твоё живучее, это госпожа Саумари великая колдунья, — возразил Иггуси. — Она и мёртвого из могилы подымет, ибо знает самые что ни на есть тайные заклинания, кои и жрецам храмовым неведомы. Говорят про неё, что лунными ночами оборачивается она ящерицей и снуёт по дорогам да по городам и сёлам, собирает всякое заповедное знание… И ещё говорят, что она у самой Ночной Госпожи в милости.
Алан сдержанно улыбнулся. В самом ли деле тётушка Саумари не чужда магическому искусству, или просто хорошая травница — но репутация у неё мощная.
— А можно ли полюбопытствовать, каково имя тебе? — продолжал старик.
— Звать меня Алан, — язык сам собой принялся крутить привычную запись, — и я человек простого звания. Странник я, брожу по дорогам Высокого Дома.
— Откуда же ты родом, господин? — слова о «простом звании» горшечник предпочёл не заметить и держался нарочито почтительно.
— Я из очень дальней страны, о коей в Высоком Доме никому неизвестно, ибо лежит она за необъятным морем. Имя же ей Терра.
— Как же ты оказался в наших краях?
— То долгая история, — вздохнул Алан. — Даже и не знаю, с чего начать.
— Начни с самого важного, — подал мысль старик.
Собственно, а почему бы нет? Дедушка производит вполне благостное впечатление, вряд ли побежит жаловаться местному жречеству… да и ведьмы в случае чего забоится… вот ведь парадокс — страх перед ведьминым заклятьем как гарантия безопасности христианской проповеди…
— Самое главное — это что я несу людям весть о Боге, Которого тут не знают. Об Истинном Боге. Того ради я и предпринял трудный и опасный путь через великое море. В нашей земле давно уже знают и почитают Истинного Бога, а вот у вас о таком и не слышали. А услышать должен каждый…
— Что ж за бог такой важный? — удивился дед. — Какая от него нам польза может выйти?
— Вот смотри, почтенный Иггуси. Ты немолод, у тебя наверняка умирали близкие. Ты их любил, и, наверное, до сих пор любишь, но их уже нет, так? И сам ты рано или поздно помрёшь, навсегда разлучишься с родными своими. Навсегда. Так?
Старик кивнул.
— Такова уж судьба человеческая… Всё для нас кончается на Нижних Полях…
— Так, да не так, — возразил Алан. — Бог Истинный сделал так, что смерть — это не навсегда. Умираем мы, разлучается душа с телом, но это до времени. А потом Бог явится в Нижние Поля во всей Своей силе, выведет оттуда души и вернёт им их тела. И все снова станут живы, все встретят тех, кого любили. И больше смерти не будет. Но дальше Бог станет судить дела каждого. Если ты был жесток, жаден, немилосерден, если обижал сирот и вдов, гнал нищих, предавался распутству всякому — то пойдёшь в этом своём новом теле во мрак, на вечную муку. А если был добр, справедлив, любил людей, помогал им во всяких горестях, разделял с ними их радости, обуздывал в себе злое начало — пойдёшь в вечную радость, в небесные сады. И там увидишь Бога лицом к лицу, и будешь с ним и со всеми в вечной любви.
