Андрей Мартьянов - Отречение от благоразумья
Короткий разговор с кардиналом де Ришелье меня ни к чему не обязал — его высокопреосвященство имел вид рассеянный, и только по цепкому холодному взгляду я мог определить, что молодой министр королевы Марии запомнил и принял к сведению все привезенные мною новости. Но светлейшего Армана дю Плесси больше интересовали не пражские чудеса и приветы от герра Мюллера, а французская политика, посему Ришелье вскоре сухо со мною раскланялся, а когда я уже был в дверях, вдруг окликнул:
— Ап Гвиттерин, постойте! — у кардинала всегда была отличнейшая память на имена и лица. — Передайте преподобному отцу Густаву вот что... Пусть ждет. В Священной Римской империи накопился гной и, по моему мнению, фурункул скоро прорвется. А напрямую вмешиваться в дела императора и его наместников весьма чревато... Следует выждать, не привлекая к себе внимания. Предостерегите мсье Мюллера. Можете идти, сударь.
Меня так и подмывало спросить, что именно Ришелье имел в виду, но субординация оставалась таковой даже в будуаре Луврского замка. Вечно-то кардинал темнит, не договаривает и делает вид, будто осведомлен обо всех секретах мироздания. Хотя кто его знает — по общим утверждениям, герцог де Ришелье очень умный и серьезный человек. Надо будет обязательно рассказать нашему преподобнейшему отцу о предупреждении кардинала, пусть герр Мюллер делает свои выводы...
В общем, я дождался ужина, стащил парочку пирожных, экзотический фрукт, привезенный из колоний Нового Света, и смылся незамеченным высшим светом, как и пришел. Подумаешь, еще один неудачливый искатель милостей Фортуны.
Облетевшие деревья в саду при отеле канцлера разукрасили гирляндами цветных фонариков, раскачивавшихся на ветру и выхватывающих из темноты человеческие силуэты. Желающие посекретничать всерьез отправлялись сюда, надеясь не стать подслушанными и увиденными. Миновав этот рассадник тайн, я протолкался через толпу стражников и разнообразных лакеев у ворот, прошел мимо дожидающихся хозяев экипажей, размышляя, куда бы податься. В Консьержери? Там мое присутствие необязательно. К госпоже Кокнар, слушать воркотню ее благочестивых и занудливых приятельниц? Скучно. В кофейню к мадам Нинон? Пожалуй...
Раздавшийся из уличных сумерек двойной свист извещал о том, что в соседней подворотне скрывается некто, желающий побеседовать со мной с глазу на глаз. Этот условный знак был мне известен, но на всякий случай я сдвинул поудобнее ножны с кинжалом и предусмотрительно остановился неподалеку от темного провала арки. Там зашевелились и наружу выглянула не слишком законопослушного вида физиономия, перечеркнутая кожаной лентой повязки.
— С возращеньицем, — не то подобострастно, не то саркастически поприветствовал меня одноглазый. — Как доехали?
— С нетерпением ожидаю наступления того радостного дня, когда настанет пора собираться обратно, — откликнулся я. — Мое почтение, мсье Барбетт. Что новенького в Париже?
— Пока стоит, — Жан Барбетт, неизвестно почему носящий прозвище «Дубовый Нос», карманник и мошенник, по совместительству также осведомитель инквизиции, ищейка и устроитель темных делишек, сплюнул на мостовую и небрежно осведомился: — Записку привезли?
Я молча кивнул, решив вынудить его заговорить первым. Что-то у него есть, и за это «что-то» он рассчитывает получить недурственный куш, иначе зачем ему понадобилось узнавать о моем приезде и том, где меня найти?
Однако прозвучавшего вопроса я не ожидал.
— Фернандо здесь?
Какие у него могут быть дела с нашим отцом Фернандо? Чем дольше живешь, тем больше узнаешь о секретах ближних своих и больше поражаешься причудливости судеб... Пожалуй, не стоит говорить ему о том, что отец Фернандо ныне пребывает в лучшем из миров.
— Нет, в Праге. Что ему передать?
Барбетт помялся. Огляделся по сторонам, никого не заметил и решился:
— Он просил меня разыскать тех, кто знает про китайскую шкатулку. Особенную шкатулку, — эти слова он выделил голосом. — Я нашел. Двадцать ливров.
— Жадность вас погубит. Пятнадцать. Есть гарантия, что имена подлинные?
— Так они расписывались в подорожных и у хозяина гостиницы. Восемнадцать или я пошел, — он добавил значительности, заявив: — Кой-кто готов отвалить и полсотни, лишь бы прознать про эту коробочку...
— Тогда почему вы здесь и торгуетесь, а не там и не получаете свою честно заработанную мзду? — съязвил я. Барбетт надулся и замолчал. — Ладно, держите ваши восемнадцать. Внимаю каждому слову.
— Тип, величающий себя астрологом и провидцем, по имени Карл Иеронимус фон Рамштейн, — сообщил Дубовый Нос. — И англичанин Мишель Волш или Волч, не знаю, как правильно. Оба таскались к мадам Галигай и считались ее лучшими дружками. Называли себя учениками какого-то Филиппа Никса, из-за этого их побаивались. Рамштейн околачивался в Париже с прошлого года, Мишель приехал в июне, прожил до октября. После казни Леоноры оба спешно упаковали сундуки и исчезли в направлении Праги. Шкатулка наверняка у них.
— Наверняка или вы только предполагаете? — уточнил я. Интереснейшая картинка вырисовывается: мадам Галигай и ее общество — неизвестный мне фон Рамштейн и некто Мишель Волш, который вполне может оказаться добропорядочным доктором Майклом Уолшем — шкатулка из Китая — магистр Никс, а с ним за компанию и верный мэтр Ла Гранж со товарищи — Прага. Что за вещица, ради обладания которой понадобилось разворачивать такую охоту?
— Шкатулка точно находилась у Галигай, — твердо заявил мсье Барбетт. — Она ее купила у какого-то торговца с востока. После ее смерти все ее дружки попрятались по углам и затаились, не успев прибрать к рукам имущество. Дом и обстановка пошли с торгов, драгоценности покойной Леоноры и всякие редкости разделили де Люинь и мадам королева, а китайская коробочка исчезла, это я точно узнал.
— Понятно... — медленно протянул я, хотя ровным счетом ничего не понимал. — Что ж, благодарю. Пожалуй, это стоит еще пяти ливров, вам не кажется?
Ему казалось. Он шагнул вперед, с готовностью протягивая руку, но вместо ожидаемых денег получил десять дюймов хорошо заточенной стали под ребра. Я не имел права рисковать. Попадись ему кто-нибудь, готовый заплатить за его сведения ливром больше, и это порождение Двора Чудес выболтает все, не моргнув глазом. Если уже не выболтал. Значит, на моей душе будет лежать одним грехом больше.
Труп я затолкал поглубже в подворотню и оставил там. Утром подберут. Осмотрелся, прислушался — тихо. Покойный Дубовый Нос счел меня слишком легкой добычей и пришел один, не захватив с собой парочку надежных друзей. Маленький инцидент, один из многих в ночном Париже, остался незамеченным, и я тронулся дальше — в кофейню обворожительной Нинон. Совесть, как ни странно, помалкивала. Таков наш упадочный век: или ты, или тебя.
