Марина Дяченко - Преемник
Девочка смотрела на меня круглыми, паническими, воспалёнными глазами затравленного зверька.
— Не бойся, — сказала я ласково. — Не бойся, я добрая… Не надо бояться.
Девочка со свистом втянула воздух и отползла глубже под кровать. Чтобы видеть её, мне пришлось присесть; она дёрнулась, вжимаясь в стену, быстро облизывая губы — и нечто в её движениях показалось мне знакомым. Прежде чем догадаться, я успела покрыться потом.
Девочка тихонько заскулила — как щенок.
— Алана, — сказала я, не веря себе. — Алана?!
Она притихла, снова напрягшись. Глаза её смотрели теперь угрюмо и зло.
— Алана, девочка, — прошептала я одними губами. — Что с тобой?!
Она молчала.
Я метнулась прочь.
Я неслась сквозь захламлённые коридоры, заглядывая в пустые пыльные комнаты; в кухне, пропахшей кислым, стоял на столе накрытый крышкой горшок с подгоревшей кашей. Кто-то должен здесь быть, бормотала я, сжимая кулаки; воображение моё рисовало страшные, опровергающие друг друга картины: маленькую Алану пленили и держат заложницей… Мёртвая Тория, а она ведь умерла, иначе ребёнок никогда бы не дошёл до такого состояния… Злодей-сторож, безумец, похититель детей…
Потом я остановилась. Тяжёлые шаги, медленные, будто идущий тянет на плечах тяжёлый мешок; хлопнула входная дверь.
Ступая неслышно, как кошка, я ринулась следом. В маленькой комнатке для прислуги уже никого не было; мысль об Алане подстегнула меня, не соображая, что делаю, я подобрала валяющиеся в углу каминные щипцы. Если это чудовище посмеет тронуть девочку…
В дверной проём било солнце, и на грязном полу лежала ясная, светлая полоса. Высунув нос наружу, я зажмурилась, привыкая к дневному свету; где-то за сараем хлюпала вода, так, будто полощется в тазу недостиранное белье: шлёп, шлёп… Льётся вода, и снова влажное — шлёп, шлёп…
Я подкралась бесшумно.
Круглая, сгорбленная спина загораживала собой жестяное корыто; из под красных распухших рук летели наземь мыльные брызги. Солнце прыгало, дробясь на вспененной воде, а пожилая женщина натужно и мерно возила тряпкой о стиральную доску: шлёп… шлёп…
Потом она вскрикнула и обернулась.
Нянька, старая моя знакомая, постарела и вся как-то опухла; глаза её, бесцветные и слезящиеся, вдруг широко раскрылись:
— А… Ты… Девонька…
Через секунду она рыдала у меня на груди, и, обомлевшая, я неуверенно гладила мягкую покатую спину.
Алана не признавала никого. Глотая слёзы, нянька жаловалась, что кормит девочку, как зверька, что ребёнок неделями не мыт, что Алана вырывается из её рук и кусает, как белка, а у неё, старой больной женщины, нету сил, чтобы силком засунуть её в корыто…
Алана слушала нянькины жалобы, сидя на полу возле двери — чтобы можно было в любой момент вскочить и убежать. Исподлобья посверкивали угрюмые, настороженные глазки.
О Тории нянька говорили лишь шёпотом, с каким-то сдавленным стоном; нянька с детства боялась сумасшедших, она до смерти боялась свою тронувшуюся умом госпожу — и горько её жалела, потому что госпожа Тория всегда была доброй и благородной госпожой. Светлое небо, уж лучше конец, чем такие муки… Самый мудрый разум и самое чистое сердце — и вот теперь не осталось ничего, нет больше госпожи Тории…
Я слушала, и волосы шевелились у меня на голове. И выползала из памяти та сцена в библиотеке, её перекошенное гневом лицо и мой крик: «Я — тварь?! Я от своего сына не отрекалась!» — Баюкает его, — сказала нянька. — То баюкает, а то… Моет всё… Я ей воды притащу — она и моется, слышу, день моется, другой… Потом… Девонька, я уж не могу больше… И ушла бы, да куда малышку-то… Она со мной не пойдёт. А оставить их… На час оставлю, в село только, за хлебом… Возвращаюсь — сердце выскакивает — как?! А в город… Девонька, небо тебя послало, привести бы господина Эгерта… Он-то умом не тронулся, пусть дитё заберёт… Хотя бы…
Я молчала, ковыряя ложкой подгоревшую кашу. Эгерт… Его вина, моя вина… Неужели я виновата и в этом?
Луар: «Пойди к ней, а я не могу…» Вот, выходит, Луар, как я выполнила твою просьбу…
Алана за обе щеки уплетала ломоть чёрствого хлеба. Настороженно поглядывала на меня — не захочу ли отобрать?
— Господин Эгерт сейчас далеко, — сказала я медленно. — Но он придёт… обязательно.
Нянька вздохнула, покачав головой, как бы говоря: поздно будет… Алана расправилась со своей коркой и теперь сидела, подобрав колени к подбородку. В какую-то секунду мне мучительно захотелось взять её на руки, прижать к себе — однако при первом же моём движении девочка подхватилась, готовая бежать.
— Да, — устало кивнула нянька. — Бедное дитё… Уж лучше в приюте, чем… так.
Что ты знаешь про приют, подумала я хмуро. Алана застыла в дверях, поглядывая на меня без приязни, однако с проблеском любопытства.
— За что их покарали, — прошептала нянька чуть слышно. — Только добро… Они только добро. Они… Такая любовь, девонька… и так наказать. Небо, Светлое Небо… — нянька тяжело поднялась, покряхтела и взялась за дужку ведра с водой, желая поднять его и водрузить на печку.
Ни слова не говоря, я приняла тяжёлое ведро из её рук.
* * *У большого костра сидели люди, кто-то вставал и уходил к темноту, кто-то появлялся ниоткуда; малый костёр был только для двоих, только специально приставленный мальчишка время от времени подбрасывал хворост. Луар мимоходом подумал, что Сова любит устраиваться удобно.
— Более нету, — говорил Сова, щурясь на огонь. — Знаешь, погнило… Ещё было два тайничка, так погнило… Бумаги.
— Бумаги дорого стоят, — холодно сообщил Луар. Сова удручённо посопел:
— Золотишко не гниёт… А бумаги вот… Папаша твой… того. Тоже за бумагами, за бумагами…
Он мечтательно прищурился; разглядывая его свирепое лицо, Луар снова тщетно попытался представить Сову-юношу, почти мальчика, преданного, обожающего слугу, да что там — раба…
Луар опустил голову. На коленях его лежал свёрнутый серый плащ и небольшой просмолённый мешочек.
— Всё думаю, — протянул Сова, — врёшь ты али не врёшь…
Эта ухмылка не раз, вероятно, вгоняла в пот и самых храбрых собеседников Совы — однако Луар смотрел бестрепетно и равнодушно:
— Что?
Сова медленно отвёл взгляд:
— Да вот… Что вселяется… Дух отца… В ребёнка, рождённого после его смерти…
Теперь ухмыльнулся Луар. Сова мельком глянул на него — и побледнел под своей бородой:
— Ты… Это…
Луар смотрел уже без улыбки. Сова подался назад, завозился, будто устраиваясь поудобнее — на самом деле борясь с желанием подняться перед лицом господина. Луар вздохнул и уставился в огонь.
