Вероника Иванова - Право быть
Губы Борга шевельнулись, но расслышать, что он произнес, помешали звериные стоны парочки, клубком катающейся по мокрой и вязкой траве. Что-то хочешь сказать, приятель? Не одобряешь происходящего? Очень похоже. А куда ты смотришь все это время? Только на меня.
Отправиться спать, что ли? Нет, повременю, может быть, удастся согреться. Правда, поленья дымят все больше и больше, и тепла от них почти не чувствуется. Ни эля, ни вина, совсем ничего горячительного, так и простудиться недолго. А если вспомнить, как меня любит заполучать в свои объятия простуда, стоит побеспокоиться о здоровье. Например, рубашку сменить.
Я встал, и моим зеркальным отражением на ноги тут же поднялся Борг, но это не показалось мне странным. Мало ли что могло понадобиться великану? В дорожной сумке нашлась чистая рубаха, правда, и она на ощупь казалась слегка влажной, словно нас застал в пути дождь, проникающий в любую щелочку и складочку. Впрочем, такая все равно лучше, чем та, что на мне. Стоило стянуть с себя насквозь мокрое полотно, как ночной воздух обжег спину холодом, но, вместо того чтобы мигом одеваться, я остановился, рассеянно теребя в руках ткань.
Что я вообще здесь делаю? Зачем? Мне же нужно было поговорить с Боргом, рассказать ему… Да, что-то рассказать. Что-то очень важное. А может быть, ненужное. Не помню. Но попрощаться уж точно надо, ведь мы расстаемся. И может быть, навсегда.
Я повернулся, оказываясь… нет, не лицом к лицу, но почти рядом со своим давним знакомцем. А карий взгляд по-прежнему неподвижен… У меня так не получается, вечно начинаю моргать в самый неподходящий момент, портя все впечатление. Научиться бы! Может, великан меня научит?
— Эй, Борги…
— Это ведь все из-за тебя.
Вот теперь, находясь в шаге от рыжего, я расслышал каждое слово.
Все? Совсем все? Или он говорит о своей отставке от службы престолу? А может быть, о герцоге? О Роллене, оставшейся в столице и то ли знающей о бедах, постигших ее возлюбленного, то ли пребывающей в счастливом неведении?
— Это все из-за тебя.
Правая ладонь великана накрыла рукоять ножа, свисающего с пояса.
— Все из-за тебя.
Короткое движение, высвобождающее клинок из ножен.
— Из-за тебя.
Ты задумал что-то недоброе, Борги. Очень недоброе. Кажется, я знаю что. Хочешь меня убить? Браво! Исключительно верное решение. Если ниточки ото всех случившихся вокруг да около несчастий тянутся к одному и тому же человеку, то, согласен, нет способа действеннее, чем уничтожение. Стереть с лица земли раз и навсегда, заодно обезопасив всех остальных от возможных будущих горестей.
Я уже не успею уйти от удара. Некуда: в спину вжался борт телеги, а любое движение направо или налево только чуть задержит подведение печального итога. Рассчитывать на серебряного зверька нельзя, потому что однажды предавшему веры быть не может. Что остается? Сражаться давно проверенным оружием.
Язычки Пустоты медленно поползли по моим ладоням. Она рассеет сталь ножа пылью, сомнений нет, но остановит ли это рыжего великана? Вряд ли. В его взгляде отражается мое и только мое лицо, чуть растерянное, чуть… Озлобленное?
Неужели я злюсь? На Борга? Нет, причин вроде не находится. Или все же на него? Я совсем запутался. Заблудился в мыслях и капельках воды, висящих в воздухе. Они не похожи на туман, они прозрачны, как стекло, но искажают все, на что я смотрю и что вижу. Они превращают лица любовников в звериные маски, студят огонь костра, глушат слова, идущие от самого сердца, вместо них вытаскивая наружу то, что в другое время должно оставаться глубоко-глубоко, в потайных кладовых, неназванное, а потому никогда не приходящее на зов.
Зов?
…Отпусти… отпусти себя на волю… не загоняй в клетку то, что составляет твою суть… избавься от цепей, в которые тебя заковали правила и законы… тот, кто чертит границы для других, сам никогда не знает границ, так не позволяй кому-то красть принадлежащую тебе свободу… ты волен поступать, как подсказывает тебе твое сердце… сердце… сердце… послушай, что оно говорит… послушай… тук-тук… тук-тук… тук-тук…
Где-то мне уже напевали похожую песню. Не помню где, но помню, что она набивала оскомину. Свобода, говорите? Она у меня уже есть. И что с ней делать? Наслаждаться в одиночестве? Но как можно получать удовольствие от того, что и так безраздельно принадлежит тебе? Какую цену можно назначить тому, на что никто не собирается покушаться?
Я свободен, но какой в этом прок? Передо мной расстилается безжизненная пустыня. Я могу проложить по ней цепочку следов, хотя зачем куда-то идти, если не видно ни цели, ни смысла? Мой свободный мирок бесконечен и безграничен, потому что в нем нет никого, кроме меня самого. Я всех выгнал. Всех, слышите?! Убирайтесь прочь и не подходите близко, иначе…
— Все из-за тебя.
Он определенно метит мне в бок. Хочет сразу добраться до печени? Наверняка. Но у тебя ничего не выйдет, Борги. Ничегошеньки. Ты не замечаешь, как Пустота лижет кромку твоего ножа, оставляя после себя проплешины в ткани Реальности. Еще мгновение, и вечно голодные пасти доберутся до твоих пальцев. Будет больно, Борги, но ты сам этого захотел. Залечить раны, оставленные моей верной спутницей, не удастся ни одному магу подлунного мира. Ты не знаешь этого, Борги, а я не успел рассказать. Не смог. Не захотел. Потому что Пустота — это мой мир. Мой свободный и мертвый мир.
— Довольно глупостей.
Негромкий хлопок ладоней, затянутых в перчатки, ставит подходящую точку после фразы, произнесенной голосом, привыкшим повелевать. Голосом женщины, стоящей на границе ночной темноты и света, отбрасываемого костром.
Дыхание срывается, как будто захлебываешься в толще воды. Но я не собирался купаться. Или это на меня опрокинули ведро, чтобы голова стала яснее? Спасибо, но яснее уже некуда.
Борг все так же смотрит в мою сторону немигающим взглядом, но теперь я точно знаю, что великан не видит меня. И не дышит, застыв, как каменный истукан с занесенной для удара рукой, в которой от ножа осталось лишь чуточку больше, чем рукоять. Стонов любовников тоже не слышно. Кажется, мир вокруг замер, безропотно подчинившись прозвучавшему повелению. Но приказы исполняет только подчиненный, а я…
Я свободен. И почти замерз.
Снова разворачиваюсь к телеге, беру рубаху и с неожиданным для самого себя наслаждением натягиваю полотно на покрытую мурашками спину. Хорошо! Теперь бы еще куртку потеплее накинуть или одеяло, и будет совсем замечательно.
— Кто ты?
Вопрос, в отличие от давешнего приказа, искрится неподдельным удивлением, но не располагает меня к откровенным беседам.
