Александр Прозоров - Война магов
– Здесь все опричники, в Кремле все собраны, до последней капли крови биться намерены. Но вот за кого – не ведаю. Вроде как боярин Кошкин их в тысячу отсеивал. Однако же опосля немало и иных храбрых мужей в тысячу записано было. И слушаются они ужо токмо государя… Или ближних советников его.
– Вот проклятие! – скрипнул зубами князь. – Что за время? Ни на кого положиться нельзя!
– Золото – страшное оружие, Андрей Васильевич. Иной раз сильнее копья и картечи разит. А золота ныне король польский в битву не один пуд кинул. Две армии снарядить можно, пяти армий такая сила стоит. Всего несколько дней – и ужо почти все супротив самих себя готовы сражаться.
– А выбора все равно нет. Ищем ратников из избранной тысячи, отец. Сотню боярина Поливанова. На него теперь последняя надежда.
Константин Дмитриевич нашелся в харчевне за торговыми рядами. О том, где его искать, сотник предупредил бояр, стороживших Разрядный приказ. Сам боярин был суров – даже веснушки казались строгими и серьезными, – одет в кольчугу панцирного плетения. Рыжие волосы исчезли, бритую голову укрывала мягкая тафья, расшитая бисерными крестиками. Ратник неторопливо ел гречневую кашу с изюмом и салом, а положенная на стол сабля отпугивала от него прочих посетителей.
Жестом оставив отца и его холопов у дверей, Зверев прошел через трапезную и уселся на скамью возле опричника, отстегнул и положил свою саблю рядом с его.
– Здрав будь, Константин Дмитриевич, – расстегнул ворот налатника Андрей. – Скажи мне что-нибудь хорошее.
– Мало хорошего, княже, – вздохнул сотник. – Государь плох…
– Про то ведаю. Но каков ныне ты, Константин Дмитриевич? Чью сторону намерен принять?
– Я государю Иоанну Васильевичу крест целовал, я ему до конца и верен. Иных клятв не давал.
– Понятно, – сделал вывод Зверев. – Значит, сыну царя, царевичу Дмитрию, продолжателю рода Рюриковичей, ты в верности клясться не стал. Хотя государь этого от всех своих бояр потребовал.
Сотник опустил ложку, вздохнул:
– Тебе легко попрекать, Андрей Васильевич. Ты князь. У тебя половина друзей при царских особах состоит, а другая половина свиты тебе родичами приходится. У тебя завсегда заступники найдутся, хоть и сам государь на тебя разгневается. А что я? Коли властителя разозлю, он и меня, и весь род мой сотрет, ан никто сего и не заметит. Ныне все князя Владимира Андреевича царем будущим называют. Бояре думные то же говорят. Средь бояр моих в сотне почти все за него горою стоят. Он честен, молод, умен. Жалованье разом за три года заплатил. Все его любят и на стол хотят. Куда мне супротив мира идти? Сомнут вмиг, и не вспомнит никто.
– Куда? – Зверев пригладил свою, пока еще скромную бородку. – Я тебе скажу куда. Помнишь удел, что государь тебе у Свияги пожаловал? Так вот не будет тебе удела. Князь Старицкий в смуте покоренные земли не удержит, османы их приберут. Помнишь, как крепость снаряжал, как оборону готовил, как государь тебе в глаза смотрел и за службу благодарил? Как ты воеводой стал, а потом и до сотника возвысился, одного из десяти избранных, что токмо царя слушают и в любой миг к нему за приказом входить могут. Помнишь? Так забудь. Не возвышал тебя Старицкий, в глаза не смотрел, службы не видел. Не знает он тебя, боярин Поливанов. Для него ты никто, и звать тебя никак. У Владимира Андреевича своих избранников в достатке. Посему поедешь ты миром к себе в Углич одним из уездных баринов – на лавочке великое прошлое вспоминать, в кое никто тебе и не поверит. Хочешь этого? Ну так за общей толпой беги. Желаешь честь свою и место удержать – тогда за мною ступай. Коли оступлюсь, тебя, может, и задавят. А повезет – избранным царедворцем останешься. Одного тебе обещать не могу: лавочки с тоскливыми воспоминаниями. Все – или ничего. Выбирай. И выбирай быстрее. Мыслю, и часа не пройдет, как судьба вместо нас все сделает. И обязательно самым худшим образом.
Сотник шумно вдохнул, выдохнул.
– А чего ты делать намерен, Андрей Васильевич?
– Мне нужно попасть в царскую опочивальню. Немедленно. Ты – сотник опричников. Ты один из тех, кто имеет право туда входить. Проведи меня к царю, пока он жив, и главный приз – твой.
Константин Дмитриевич медленно облизал свою серебряную ложку, спрятал ее в замшевый чехол, широко перекрестился:
– Во имя Отца, и Сына, и Святого духа. Идем!
Возле Разрядного приказа сотник забрал четырех бояр, оставив вместо них Василия Лисьина с холопами, еще двоих отозвал от лестницы Грановитой палаты, зашел в царские двери и решительно миновал две первые горницы. В думской светлице навстречу было двинулись уже знакомые бояре, правда на этот раз без особой решимости:
– Вы куда, служивые?
– Ты кто таков, вопросы царскому сотнику задавать?! – рыкнул на него боярин Поливанов, а вид облаченных в броню опричников окончательно осадил «добровольцев». Рынды же и вовсе не дрогнули.
Ближайшая горница оказалась пуста, а во второй, расписанной синими цветами на розовом фоне и тощими полуголыми старцами между окнами, собралась преизрядная компания. В вычурном кресле с низкой спинкой и высокими подлокотниками сидел дьяк Разбойного приказа Иван Кошкин, с синяками под глазами и обнаженной саблей на коленях. У окна, скрестив руки на груди, в красной ферязи, подбитой соболем и украшенной затейливой вышивкой, стоял князь Старицкий – юноша розовощекий, остроносый, с большими, словно в японском мультике, глазами. Секретари – Алексей Адашев и отец Сильвестр – скромно сидели на скамеечке у стены, напротив них поигрывал саблей, опертой острием об пол, князь Михайло Воротынский собственной персоной.
– Эх ты, воевода! – не удержался от укоризны Зверев. – Тебе царь самые высокие посты доверял, верил в тебя, хвалил и возносил. А ты при первом случае его самым паскуднейшим образом и предал.
Михаил Иванович выронил саблю и приоткрыл рот, словно хотел что-то ответить, но забыл что. Князь Старицкий довольно ухмыльнулся, боярин же Кошкин возмущенно зарычал, подпрыгнув в кресле:
– Да ты никак обезумел, Андрей Васильевич?! Князь Воротынский первым и духовную царскую принял, и царевичу Дмитрию присягнул, и крест для целования царским именем держал! И он, и я верны царю остались. Князья Иван Феодорович Мстиславский, Дмитрий Палецкий, Иван Васильевич Шереметев, Михайло Яковлевич Морозов, Иван Пронский-Турунтай. Все они по воле Иоанновой пошли. Зато князья Петр Шенятев, Иван Пронский, Симеон Ростовский да Дмитрий Немой-Оболенский по наущению князя Старицкого в измену кинулись. И вот эти змеи, государем из грязи возвеличенные, пригретые и возлюбленные, в миг тяжкий Иудиным путем пошли, царю изменили, его сыну креста целовать не стали! – Дьяк ткнул саблей в сторону Адашева и Сильвестра.
