Александр Зорич - Первый меч Бургундии
"Видишь, Исидора, - выкрикнул Альбаяльд, - как беспомощен теперь твой любимец?! Таков он и в войне, и на супружеском ложе! Оставайся с ним, вам не будет скучно вдвоем: змее и бесхвостой крысе!"
Так он покуражился ещё немного, а потом умчался прочь. Не сказав ни слова, Али кое-как поднялся, приладил седло и тоже уехал, хотя моя мать, выбежав за ворота, умоляла его остаться.
В тот же вечер Жануарий приказал моей матери собирать вещи.
Ей некуда было направиться, кроме как в Гранаду, чтобы разыскать там Али. От приюта до города пешком было семь дней пути и вот на восьмое утро она первый раз в жизни увидела великолепие Красного Города.
Моя мать тогда ещё не знала, что прошедшей ночью близ приюта появились двое, перебросили через стену небольшой сверток, а потом скрылись.
В то самое время, когда моя мать входила в город, Жануарий стоял посреди двора и разворачивал сверток. Он обнаружил в нем человеческий язык и короткое письмо. "Исидора! Вот язык, сказавший в своей жизни совсем мало правды: ты недостойна любви."
Но мать ни о чём таком не подозревала и принялась простодушно выспрашивать у всех встречных, как ей разыскать дом Али из рода Зегресов. Она нашла его только к обеду и смело постучала. Ей открыл молчаливый слуга с устрашающей палицей в руках. Когда она сказала, что ищет Али, он внимательно оглядел её и, угрюмо улыбнувшись, знаком приказал следовать за собой.
За домом в сени инжировых деревьев у бассейна с золотыми рыбками сидело много тучных и самодовольных мужчин. Какие-то женщины в бесстыдных прозрачных платьях танцевали под бедный перезвон струн и перестук маленьких барабанов. Али здесь не было.
"Здравствуй, Исидора", - сказал чей-то неприятный и совершенно незнакомый голос за её плечом. Сразу вслед за этими словами в глазах моей матери закружились вьюгой тысячи алых лепестков, затем сквозь колдовское наваждение промчался огнедышащий железный конь и она провалилась в забытье.
Мать открыла глаза и не увидела ничего, кроме тьмы. "Меня зовут Фатар, - сказал кто-то, и его голос казался громом, приглушенным тысячью слоев войлока. - Я во многом сродни Жануарию, но если он перо, то я - птица, а если он рыба, то я рыбарь. Погляди на меня."
После этих слов темнота над головой моей матери разошлась и она обомлела от ужаса: прямо над ней нависал огромный крючковатый нос размером с копье, горящий глаз размером с очаг. В злобной ухмылке были оскалилены ослепительные зубы: каждый как надгробная плита.
"Как видишь, - продолжал Фатар и моя мать едва не умерла от его раскаленного дыхания, - мне очень просто разгрызть твою голову, словно миндальный орех. Поэтому ты будешь меня слушаться, правда?"
Моя мать хотела согласно ответить, но с ужасом обнаружила, что её губы больше не служат ей.
"Да, много болтать теперь не получится", - удовлетворенно хихикнул Фатар и тьма вновь сомкнулась над головой моей матери.
Потом она услышала громкий скрежет, который отдавался в каждом позвонке её станового хребта омерзительным сладострастием. Вместе со скрежетом её существо наполнилось непреодолимым позывом к движению, а душа - пьяным, развязным восторгом.
Она не поняла, в какой миг тьма вновь сменилась светом, льющимся со всех сторон, и не запомнила как, внезапно оказавшись на ногах, танцевала и танцевала без удержу. Потом наваждение окончилось. Моя мать почувствовала себя опустошенной и начала осознавать весь ужас своего положения.
В моей матери было теперь не больше четырех дюймов росту, и она была намертво связана со шкатулкой из слоновой кости. Она стала заводной танцовщицей.
"Такое наказание присудил тебе род Зегресов за то, что ты не проявила твердости в борьбе за любовь могучего Али. - Это вновь был голос Фатара. - Убить тебя было бы скучно, продать в рабство - чересчур мягкосердечно. А так твоя душа обречена до скончания дней твоих томиться в шкатулке, танцуя от раза к разу по прихоти моих покровителей, и твоё прежнее прекрасное тело будет танцевать в лад с тобой, но - без тебя."
Так для моей матери началась ужасная жизнь, наполненная тоской, отчаянием и безысходностью. Иногда к ней приходил Али и, заведя шкатулку, наслаждался её танцем. Иногда - другие Зегресы, совсем редко - Фатар. Но самыми ужасными были для моей матери дни, когда не приходил никто. Танцы вносили в её обездвиженное бытие видимость разнообразия. Без танцев она чувствовала себя похороненной заживо.
Но вот однажды случилось странное. Кто-то, не говоря ни слова, завел шкатулку. Проделав свои привычные сто одно па, моя мать остановилась и увидела перед собой чьё-то незнакомое, вернее, неуловимо знакомое, но сразу неузнанное лицо. Это не был человек Зегресов. Это вообще не был мавр. Лицо его до самых голубых глаз заросло рыжеватой бородой, нос был перебит, а на щеке буквой "Y" распластался замысловатый шрам.
"Ты помнишь меня?" - спросил он. И, спохватившись, добавил: "Впрочем, что я спрашиваю, ты ведь безмолвна. Я тот, кого ты и Жануарий называли Виктором. У меня была большая обида и на тебя, и на Жануария. Но когда я увидел здесь твоё несчастное полунагое тело, сотрясаемое непотребными танцами в угоду маврам, я простил тебе всё. Я готов помочь тебе, но ты должна дать мне клятву, что станешь моей женой."
Разумеется, в тот момент моя мать была готова пойти замуж хоть за прокажённого, лишь бы бежать из колдовского заточения. Вот чего она понять не могла - как принести клятву Виктору, ведь она не властна над речью?
Словно бы отвечая её мыслям, Виктор сказал: "У моего хозяина, нечестивого Фатара, есть бумага, которую он называет "зерцалом мыслей". Я уже давно похитил один лист этой бумаги и пометил его кровью, взятой от твоего тела. Помысли клятву - и "зерцало мыслей" отразит её."
С этими словами Виктор развернул перед моей матерью лимонно-желтый лист.
"Я, Исидора, клянусь, что стану доброй супругой Виктору, хотя и не желаю этого", - вот что появилось на "зерцале мыслей" прежде, чем мать успела представить себе, как её рука выводит всё это пером.
Виктор усмехнулся. "Что же, благодарю за откровенность, - сказал он. - А теперь жди. Скоро я подготовлю наш побег."
И моя мать ждала. Но случилось так, что о ней все забыли - и Али, и толстый Муса, и Фатар, и другие Зегресы. И Виктор тоже не появлялся больше.
А потом она вдруг проснулась. И, не смея поверить в чудесное пробуждение, полагая счастливую явь обманными грезами, обнаружила, что её уста - это её прежние уста, а руки - прежние руки, покрытые не слоновой костью, но атласной кожей.
В маленькой комнатушке, где она лежала на матрасе, набитом верблюжьей шерстью, царил полумрак. Свет проникал только через узкое оконце под высоким потолком. Со двора доносились приглушенные звуки. Что-то горело, потрескивая, кто-то стонал, словно бы мучимый непереносимой болью.
