Дэвид Геммел - Царь Каменных Врат
— Что скажешь?
— Нас предали.
— Пока еще нет. Он придет.
— Я не это имел в виду.
— Я знаю. Но пусть завтрашний день сам заботится о себе. Наша ближайшая цель — помочь скодийцам, а до последующих событий никто из нас не доживет.
— Но какой в этом смысл? — сказал Балан. — Если бы наша смерть принесла хоть какое-то благо — а так мы всего лишь поможем сменить одного тирана на другого!
— Пусть даже и так, — мягко ответил Декадо. — Истоку лучше знать. Если же мы не веруем в Его мудрость, все наши труды теряют смысл.
— Ты что же, теперь уверовал? — скептически осведомился Балан.
— Да, Балан, уверовал — и мне думается, я веровал всегда. Даже в годину моего отчаяния опирался на Исток и тем самым проявлял свою веру, хотя и не понимал этого. Но нынешняя ночь просветила меня.
— Предательство друга тебя просветило? — изумился Аквас.
— Нет, не предательство. Надежда. Проблеск света, символ любви. Но об этом мы поговорим завтра, когда настанет время прощания
— Прощания?
— Мы — Тридцать, и наша миссия близится к завершению. Я, как Голос Тридцати, теперь являюсь настоятелем Ордена. Но я умру здесь, а Тридцать должны жить. Мы видели нынче, что назревает новая угроза, и в будущем мы снова понадобимся дренаям. Мы поступим так же, как делалось прежде. Один из нас должен уйти, принять на себя бремя настоятеля и набрать новых воинов Истока. Этим человеком будет Катан, душа Тридцати.
— Я не могу, — покачал головой Катан. — Я противник смерти и насилия.
— Это так, и все же избранник — ты. Мне кажется, Исток всегда заставляет нас идти против собственной натуры. Я не знаю, зачем... но Он знает. Я не гожусь в вожди — но все же почувствовал на себе власть Истока и смирился со своей участью. Да будет все по воле Его. А теперь, Катан, соедини нас напоследок в молитве.
Катан повиновался со слезами на глазах и с великой печалью. Закончив молитву, он обнял каждого из братьев и удалился в ночь. Что делать? Где искать новых Тридцать? Он сел на коня и поехал через горы в Вагрию.
Над лагерем беженцев у тропы сидел мальчик Сеорл. Катан придержал коня и сошел.
— Что ты здесь делаешь, Сеорл?
— Ко мне пришел человек — он велел идти сюда и ждать тебя.
— Что за человек?
— Это было во сне.
Катан сел рядом с мальчиком.
— Он в первый раз приходит к тебе?
— Именно этот человек? — Да.
— Этот — впервые. Но я часто вижу других, и они говорят со мной.
— А что-нибудь волшебное ты умеешь делать, Сеорл?
— Да.
— Что?
— Иногда, когда я трогаю вещи, я знаю, откуда они взялись. Я вижу разные картины. А иногда, когда люди сердятся на меня, я слышу, что они думают.
— Расскажи мне о человеке, который к тебе приходил.
— Его зовут Абаддон. Он сказал, что он настоятель Мечей. Катан склонил голову и закрыл лицо руками.
— Почему ты грустишь? — спросил Сеорл. Катан глубоко вздохнул и улыбнулся.
— Больше уже не грущу. Моя грусть прошла. Ты Первый, Сеорл, но будут и другие. Ты поедешь со мной, и я научу тебя разным вещам.
— И мы станем героями, как тот, черный?
— Да. Мы станем героями.
Войско Цески подошло на рассвете. Оно наступало колоннами по десять рядов, и впереди шел Легион. На равнине армия разделилась надвое, одна половина свернула в долину Магадона. Ананаис с Торном, Лейком и еще дюжиной человек подъехал всего час назад. Теперь он, облокотясь на стену, смотрел, как неприятель разбивает лагерь. Вторая половина армии направилась к Тарску.
В Магадоне осталось двадцать тысяч закаленных в боях ветеранов — но ни императора, ни его полулюдов пока еще не было видно.
Ананаис прищурился, глядя на восходящее солнце.
— Кажется, это Дарик там, в середине. Нам оказывают большую честь!
— Я бы обошелся без подобных почестей, — пробурчал Торн. — Он настоящий мясник!
— Не только, мой друг, — он отменный полководец, а стало быть, мясник высшей категории.
Защитники молча и угрюмо, как завороженные, наблюдали за приготовлениями врага. За войском следовали телеги, груженные наспех сколоченными лестницами, железными крючьями, веревками и провизией.
Час спустя, когда Ананаис спал на траве, на равнине появились полулюды Цески. Молодой воин спешно разбудил генерала — тот протер глаза и сел.
— Звери пришли, — прошептал юноша. Ананаис, видя его страх, потрепал его по плечу.
— Ты, парень, не бойся, а лучше заткни за пояс палочку.
— Палочку?
— Ну да. Как они подойдут поближе, кинь им палочку и крикни: «Возьми!»
Шутка не помогла, но Ананаис развеселился и взобрался на стену с ухмылкой.
Декадо уже стоял там, опершись о деревянный приклад громадного самострела. Вид у предводителя Тридцати был измученный, и глаза смотрели в пространство.
— Как ты, Дек? Здорово устал, я вижу.
— Старость не радость, Черная Маска.
— Хоть ты-то не начинай. Зови меня по имени.
— Прозвище тебе больше подходит, — усмехнулся Декадо. Полулюды расположились за лагерем, вокруг одинокого шатра из черного шелка.
— Это Цеска, — сказал Ананаис. — Он себя бережет.
— Похоже, все полулюды достанутся нам, — заметил Декадо. — Я не видел, чтобы они разделялись.
— Стало быть, нам везет. Но с их точки зрения все это имеет смысл. Им все равно, которая стена падет первой, — стоит взять одну, и нам конец.
— Тенака будет здесь через пять дней, — напомнил Декадо.
— Да, только нас здесь уже не будет.
— Ананаис, а что, если...
— Что?
— Так, ничего. Как ты думаешь, когда они атакуют?
— Ненавижу, когда люди так делают. Что ты хотел сказать?
— Ничего. Забудь об этом.
— Какого черта с тобой происходит? Ты унылый, точно больная корова.
Декадо через силу засмеялся.
— Просто с годами я становлюсь серьезнее. Подумаешь, было бы о чем беспокоиться — каких-то двадцать тысяч солдат да кучка зверья.
— И то верно. Бьюсь об заклад, от Тенаки они побегут очень быстро.
— Хотел бы я на это посмотреть.
— Если бы наши желания были водой, мы все были бы рыбами. — Ананаис снова спустился вниз и устроился на траве, чтобы продолжить прерванный сон.
Декадо, сидя на парапете, смотрел на него.
Нужно ли скрывать от Ананаиса, что Тенака теперь стал ханом самого враждебного дренаям народа? И нужно ли ему об этом говорить? Он верит Тенаке, а вера таких людей, как Ананаис, прочнее стали-серебрянки. У Ананаиса в голове не укладывается, что Тенака может его предать.
Это доброе дело — дать ему умереть с незапятнанной верой.
Или нет?
Зачем лишать человека права знать истину?
— Декадо! — позвал кто-то у него в голове. Это был Аквас.
