Гай Орловский - Ричард Длинные Руки – граф
Адальберт сказал хмуро:
– Ушло их больше, чем осталось… Одно хорошо: моста по-прежнему боятся.
Оба покосились на меня, не хочется признаваться, что туповатый слуга оказался прав, а я сказал торопливо, все еще отсапываясь от быстрого бега:
– Надо перейти на ту сторону и порубить те плоты.
Элинор сказала раздраженно:
– Вряд ли повторят попытку… но на всякий случай… Винченц!
Он поклонился.
– Слушаюсь, моя госпожа.
Адальберт проводил его хмурым взглядом.
– Ваша милость, – сказал он негромко, – но что все-таки насчет того странного лучника? Послушать челядь, так он уже вырос до размеров великана, как только и стена держала такого гиганта! А стрелами у него были молнии, с громом и треском не просто поражали, а прямо в пепел… И сам лучник ликом ужасен и прекрасен. Однако как ни крути, но лучник в самом деле… ниоткуда.
Леди Элинор выглядела озадаченной еще больше, я видел, как она мучительно искала ответ, наконец ответила несколько раздраженно:
– Думаю, это амулет.
– Превратился в человека?
– Нет, защитные свойства амулета.
Адальберт переступил с ноги на ногу, черные как смоль брови сошлись на переносице в раздумье.
– Если так… наверное, вам стоит призвать его снова? Пусть теперь защищает замок постоянно!
Она ответила с неохотой:
– Надо сперва понять, какой из амулетов его вызвал…
Он вскинул брови, и без того выпуклые глаза выкатились еще больше.
– Это случилось без вашего ведома?
Она зло оскалила зубы.
– А что, каждому надо всякий раз отдавать приказы? Челядь знает свое дело, крестьяне привозят зерно без напоминаний, а собаки стерегут их дворы потому, что… собаки!
Он поспешно сказал:
– Да-да, я понял, простите. Это просто страж, что откликается на опасность. Может быть, этот амулет стоило бы положить поближе ко входу, чтобы он ощущал врагов раньше.
Не совсем дурак, мелькнуло у меня в голове. Понимает, что у всякого датчика свой радиус действия.
Леди Элинор отныне не до меня, а мое дело бесконечно толочь в ступке сухую кору и корни, а то и вовсе грузить зерно и сыр в подвалы, я сделал шаг вперед и сказал настойчиво:
– Ваша милость, вам надо бросить все дела и заняться вашей сокровищницей. Все к тому, что вас прямо подталкивают!..
Она обернулась, донельзя раздраженная, во взгляде яростное: раб, знай свое место, – но спросила настороженно:
– Кто?
Я сдвинул плечами.
– Не знаю, госпожа. У нас в таких случаях говорят: судьба. Вам нужно было заниматься своими сокровищами, но вы все откладывали на потом, и вот появился колдун в зеркале… Вы ему все старались понравиться, виноват, заинтересовать, но… Что, если…
Она в нетерпении топнула ногой, видя, как я начал жевать сопли и стесняться, я съежился от ее грозного окрика:
– Ты научишься говорить быстрее?
– Дык я ж из леса, – пробормотал я виновато, – к господскому вниманию не приучен. Мы все там медленные, неторопливые. Если нас перебить, всегда начинаем сначала, мы не можем в голове держать две мысли вместе, не подумайте ничего плохого, это значит – одновременно…
Она простонала сквозь стиснутые зубы:
– Говори! Говори, какая у тебя появилась та единственная мысль.
Я сказал рассудительно:
– Он же чародей, да? Колдун, значит. А если ему не столько голые ноги и сиськи показывать, хотя и это… стоит, но и че-нить такое, что колдун ценит?
Она спросила напряженно:
– Что?
– А всякие колдовские штучки, – объяснил я. – Как бабы всегда друг перед другом бахвалятся платками да башмаками новыми, так вы могли бы похвастаться чем-то… если есть, конечно… чтобы он посмотрел… Думаю, что на эти штуки обязательно посмотрит.
Она сразу вскочила.
– Как же я сама об этом не подумала!
– Дык это понятно, – протянул я.
– Почему? – спросила она враждебно.
– Вы ж красивая, ваша милость, – ответил я искренне. – Свет не видывал более красивой женщины, и вы это знаете. Потому и ломились только с одним ключом. А его можно в первую очередь заинтересовать какими-то диковинами! Вы промедлили, и вот появляется этот лучник из талисмана…
– Ты точно знаешь, что из талисмана?
Я снова сдвинул плечами.
– Ваша милость, я не отличу амулета от талисмана. Я их хоть и не боюсь, но не понимаю разницы. Может, потому и не боюсь, что мне они не вредили, а раз так, чего бояться?.. Это вы сказали, что он появляется из чего-то, что в ваших запасниках. Вы не хомяк случаем? Это они обожают все таскать в кладовочки. Я, бывало, раскапывал, так чего там только нет! Вот однажды, помню…
Она остановила зло:
– Про хомяка потом!
– Дык я к слову. Ведь настоящий попугай должен уметь произносить только те слова, которые от него требует жизнь. А верное слово отличается от подходящего, как светило от светляка.
Она не поняла, к счастью, отмахнулась и сказала в злом раздумье:
– Возможно, ты прав. Я… посмотрю, что можно будет показать чародею из зеркала.
Я поклонился и отступил, она еще раз посмотрела на тот берег. Винченц усердно резал веревки, стягивающие бревна в плот, сталкивал обратно в воду. Адальберт заметил ревниво:
– Вообще-то лучше вытащить на берег и сжечь. А то из воды можно баграми.
Она молча смотрела, как Винченц отпихивает бревна с такой силой, что по инерции доплывут по меньшей мере до середины озера, если не до этого берега, ничего не сказала, повернулась и пошла к коням. Адальберт забежал вперед и придержал ей стремя. Она легко взлетела в седло, цепкие пальцы ухватили повод.
Я с самым почтительным видом следил, как она повернула коня в сторону замка, сердце замерло, вот не позовет, вот не обратит внимания, она в самом деле пустила лошадку шагом, Адальберт что-то нашептывал, она отмахнулась и, резко повернувшись в седле, сказала властно:
– Дик, через час явишься ко мне!
Я поспешно наклонил голову, чтобы не увидела бешеной радости на моем лице.
– Как скажете, моя госпожа.
Глава 11
Я отсчитал по мерным свечам Уэстефорда ровно час, старик заворчал, когда я отложил пестик, но я важно объяснил, что меня ждут на самом верху – я многозначительно поднял палец, – чтобы постучать в дурака. Это такое колдовство высшего уровня. Когда стучат хорошо, в смысле – правильно, а не сильно, то из дурака что-то да выпадает, как у коня из-под хвоста, но из коня выпадают каштаны, а из меня – драгоценные перлы, которые только на скрижали. Что это, не знаю, но так говорит леди Элинор, а она умная, хоть и женщина, да еще красивая.
