Максим Далин - Лестница из терновника-3. Прогрессоры
С эхом будущей атаки в голосе. Но в голосе Ча слышалось не эхо атаки, а тихая печаль, как у синих братьев. Если это тоже способ делать политику, то тонко, однако...
- Мои люди считают, - медленно сказал Бэру, рассматривая лицо Ча и изучая его реакции на любое произнесённое слово, - что с целью предотвращения войны вся ваша весёлая компания затевает государственный переворот. И что всё как-то само собой идёт к тому, чтобы назвать Анну ад Джарата претендентом на Престол. "Люблю" применительно к будущему узурпатору - это многообещающе.
- Я знаю, - сказал Ча так же просто и кротко. - Полагаю, с вами можно говорить прямо. Да, он собирается узурпировать власть. Да, ради мира и ради честных лянчинцев, с которыми в настоящий момент, простите мне грубое слово, Учитель, обращаются хуже, чем кшинасские крестьяне с тягловой скотиной. Разве человек, поднимающий братьев с колен, не стоит любви?
Ничего себе, подумал Бэру. Как же эти дети видят... и у них хватает юной непосредственности и прямоты не только говорить об этом вслух, но и пытаться что-то изменить, даже смертной ценой... Забавно, однако, беседовать с маленьким язычником о добродетели.
Предотвратить войну... Маленький Анну может попытаться предотвратить войну - и это было бы исключительно благим делом. Мятеж в Аязёте - неподходящий момент для того, чтобы вести армию на север. Не хватало того, чтобы восстали и другие города, которых Прайд держит лишь силой! Да, он на верном пути, Анну, "поднимающий братьев с колен"... Бэру подумал о Линору-Завоевателе, о Завете и Пути Синей Цитадели - служить Лянчину, а не тому, кто в настоящее мгновение волей судьбы занимает Престол. Пути Творца неисповедимы - и если Творец даёт Анну власть и силу...
- Значит, ты говоришь о братской любви... - подумал вслух Бэру, и Ча ответил на его мысли, выбив в реальность из размышлений:
- Нет, Учитель. О плотской.
Бэру ощутил тяжёлое разочарование.
- Я не понимаю, - сказал он с досадой. - То ты говоришь прекрасные слова о будущем, когда братья встанут с колен, а то вдруг сообщаешь о похоти, толкающей тебя на предательство! Зачем ты в Лянчине, двойное зло? Кому ты служишь?
Северный мальчик удивился. Моргнул, мотнул головой.
- И я не понимаю, Учитель. Любовь и предательство - несовместимые вещи.
- Плотская любовь и предательство, - уточнил Бэру, чувствуя досаду от того, что разговор всё время сворачивал с политики на какую-то мирскую мерзость. - Анну знает о твоих грязных мыслях?
- Анну знает. Но отчего же они грязные? Я намерен сражаться рядом с ним, пока он не победит, а после нашей победы - если доживу до неё и если вы, Учитель, не прикажете скормить меня собакам за слишком прямые речи - так вот, после победы собираюсь сразиться с Анну, как подобает честному человеку.
- Честному язычнику.
- Честному Юноше. Я перешёл последнюю черту, Учитель?
Бэру усмехнулся.
- Интересно. Ты, значит, намерен сражаться вместе с Анну за то, что вы считаете благом, а потом попытаешься сделать своего боевого товарища и брата рабыней, а его волков лишить нового Льва? Это при том, что вы, как утверждается, думаете о справедливой власти? Чьей? Вот запутанная языческая логика, которая всегда ставила в тупик правоверных!
Ча подошёл поближе, глядя на Бэру снизу вверх - и его взгляд показался Бэру чистым и прямым, как взгляд синих неофитов.
- Моя логика кажется вам запутанной, Учитель, потому что я не сообщаю исходных посылок, - сказал язычник. - Поединок за любовь в моей стране всегда происходит между равными... или почти равными противниками. Мы знаем друг друга на мечах, Учитель. Мы - в общем равные противники. Но Анну победит.
Бэру смахнул чёлку со лба.
- Если вы равны в бою, то почему ты так уверен в этом?
Ча откровенно улыбнулся, отчего его лицо сделалось совсем детским.
- Я решил.
- Жертва выше моего понимания.
Северянин вздохнул и заговорил снова.
- Мне жаль, Учитель. Я пытаюсь донести до вас мою любовь к вашей прекрасной стране, которую сейчас держат под ярмом, и к её бойцам, которых бросают умирать от боли и стыда, моё страстное желание всё изменить... и... вы старше, Учитель, я говорю вам, как старшему. Я хочу получить Анну - и я хочу, чтобы он был счастлив: умно ли любящему делать любимого несчастным? Я хочу, чтобы у нас были общие дети. Я хочу, чтобы у нас было право касаться друг друга без стыда. Вдобавок я осознаю, что желаю боевого командира и будущего Льва. Я вижу один-единственный способ всё это получить: я должен проиграть поединок - и я его, конечно, проиграю. Оступлюсь. Поскользнусь. Сделаю ошибку. Анну, в конце концов, физически сильнее и имеет боевой опыт, а я всего лишь придворный франтик с претензиями, как сказал однажды Брат моей Государыни...
Бэру смотрел на маленького северянина и поражался силе духа и силе страсти - мирской страсти, помноженной на жертвенную чистоту синих стражей. Это - не лянчинское, да. И если предположить, что это - кшинасское... Бэру смотрел на него и чувствовал странное сожаление, то, которому нет места в душе синего стража - тоску о немыслимом в подлунном мире человеческом идеале, парадоксальным образом воплотившемся в словах язычника.
- Анну возьмёт, а я отдам всё, что возможно, - продолжал Ча искренним тоном ребёнка на исповеди. - Он должен быть свободен. Ради себя, ради нас, ради Лянчина и ради мира. Ваши люди, Учитель, рассказали вам о наших боевых подругах, о сёстрах Анну? Так вот, лично я намерен сражаться ещё и за то, чтобы никто не смел унижать мать воинов. Мать производит дитя на свет, кормит его молоком, учит стоять на ногах и держать щепку, как потом он будет держать меч. На этом мир стоит, но если об этом попытаются говорить мужчины, трясущиеся за собственный статус в глазах женщины, люди, вроде воспитанных здешней давней тиранией, могут поднять их на смех.
- А к женщине прислушаются? - спросил Бэру, отмечая, как каменеет его собственное лицо.
- Прислушаются к послу, который выбрал роль подруги Льва. Сам. Добровольно. Я верю Анну, я верю, что он не предаст меня, как и я не могу предать его. Мы вернём в Лянчин любовь без страха и стыда, завещанную людям Творцом, Учитель. По-вашему, это достойно? - спросил Ча, заглядывая Наимудрейшему в глаза.
Бэру слушал, чувствуя незнакомую боль в душе. Как, по-моему, это достойно? О чём вообще говорит этот нелепый ребёнок - с бесплотным?! О плоти, о женщине, о родах, о младенцах... о том, что бойцы, священники и владыки вырастают из младенцев, а младенцы - плод женского тела. О том зле, обиходно называемом добром, которое сожгло наши души и наше детство. Вот что мудрый Когу имел против этого мальчика с чистыми глазами - он заставляет сомневаться! Своей болтовнёй мальчишка заставил усомниться в себе Синего Дракона! Это же больно, бездна адова! Больно сомневаться! Синие стражи не знают сомнений - и оттого непобедимы и неуязвимы, слово Завета заставляет замолчать могучих мужей - и вот маленький бледный мышонок...
