Джин Вулф - Цитадель автарха
Оставив его, я направился в соседнюю камеру, где выслушал очередную историю, а потом – еще и еще, пока не навестил в общей сложности четырнадцать клиентов. Одиннадцать из них с большей или даже меньшей убедительностью, чем в первом случае, доказывали свою невиновность; но я не встретил ни одного, чьи доводы показались бы мне достаточно вескими. Трое признали свою вину (однако один клялся – и думаю, искренне, – что хотя и совершил большинство преступлений, в которых его обвиняли, ему также инкриминировали и несколько таких, которых он не совершал). Двое с горячностью обещали никогда больше не преступать закон и не возвращаться в тюрьму, только бы я освободил их, что я немедленно и сделал. Третьей была женщина, которая похищала детей и заставляла их служить предметами обстановки в комнате, специально предназначенной ею для этих целей. Как-то раз она пригвоздила руки маленькой девочки к крышке письменного столика, приспособив ребенка в качестве подставки для ног. Эта клиентка столь же откровенно сообщила мне, что непременно вернется к своему занятию (или, по ее собственным словам, «развлечению»), поскольку лишь оно пробуждало в ней настоящий интерес. Она не просила об освобождении – только о смягчении условий содержания под стражей. Я был совершенно убежден в ее безумии; однако ни то, как она говорила, ни ее ясные голубые глаза – ничто не выдавало в ней сумасшедшую. К тому же она сказала, что перед судом ее обследовали и признали нормальной. Я прикоснулся к ее челу Новым Когтем, но он остался безучастным, как некогда случилось со старым, когда я пытался направить его силу на помощь Иоленте и Балдандерсу.
Меня не покидает мысль, что сила, проявлявшаяся в обоих Когтях, исходит именно от меня, и потому их теплое, по словам очевидцев, сияние всегда казалось мне холодным. С точки зрения психологии, эта навязчивая идея равнозначна той притягательной пропасти в небе, в которую я боялся упасть во время ночевки в горах. Я отвергаю и боюсь ее, поскольку страстно желаю, чтобы она оказалась правдой; и я чувствую, если бы здесь присутствовал хотя бы отголосок правды, я бы обязательно обнаружил его внутри себя. Но ничего подобного не происходит.
Более того, помимо отсутствия некоего внутреннего резонанса, имеются другие серьезные возражения, и самое важное, убедительное и, очевидно, неизбежное – то, что Коготь, несомненно, вернул Доркас к жизни через несколько десятилетий после ее кончины, но сделал это еще до того, как я знал о его существовании.
Этот аргумент кажется решающим, что, впрочем, не может развеять мои сомнения. А вдруг я все-таки знал? Что вообще означает «знать»? Я предполагал, что находился без сознания, когда Агия подсунула Коготь в мою ташку; но ведь я мог быть просто оглушен. Во всяком случае, многие давно уже считают, что человек и в бессознательном состоянии осознает окружающий мир, внутренне реагируя на речь и музыку. Как иначе объяснить сновидения, возникающие под влиянием внешних шумов? В конце концов, какая доля мозга находится без сознания? Разумеется, не весь мозг, иначе сердце перестало бы биться, а легкие – наполняться воздухом. Память, как правило, имеет химическое происхождение. Все, что я получил от Теклы и от бывшего Автарха, – в сущности, химия; наркотики лишь позволяют сложным соединениям мыслей войти в мой мозг в виде информации. Разве не может быть так, что определенная информация, извлеченная из внешней среды, благодаря некой химической реакции, отпечатывается в нашем мозгу даже тогда, когда электрическая активность, от которой зависит наше сознательное мышление, временно приостанавливается?
К тому же, чтобы управлять упомянутой энергией, мне в равной степени не обязательно осознавать присутствие Когтя – как в случае, если я сам являюсь источником этой энергии, так и при условии, что она берет свое начало непосредственно в Когте. Столь же эффективным могло оказаться сильное внушение иного рода; разумеется, наше вторжение в священные пределы Пелерин и то, как мы с Агией остались целы и невредимы после несчастного случая, погубившего скаковых животных, – все это подготовило почву для подобного внушения. Из собора мы отправились в Ботанические Сады, и, прежде чем вошли в Сад Непробудного Сна, я увидел куст, покрытый Когтями. В то время я считал, что Коготь – это драгоценный камень, но не было ли это лишь внушением? Сознание нередко водит нас за нос. Та троица в желтом доме посчитала наше присутствие сверхъестественным.
Если эта сверхъестественная сила – моя (и в то же время явно не моя), то как вышло, что я обладаю ею? Я придумал два объяснения, и оба – не слишком правдоподобные. Мы с Доркас как-то раз беседовали о символическом значении вещей из реального мира, которые, в соответствии с учением философов, символизируют предметы высшего порядка, а их собственные символы расположены уровнем ниже. Возьмем до смешного простой пример: допустим, что некий художник, сидя у себя в мансарде, рисует персик. Поместив этого бедного художника на место Предвечного, мы вправе сказать, что его картина символизирует персик и, таким образом, плоды земли, а яркая округлость самого персика символизирует слепую красоту зрелой женщины. Окажись такая женщина в мансарде нашего художника (приходится принять столь невероятное допущение исключительно ради наглядности), она, несомненно, осталась бы в неведении относительно того, что полнота ее бедер и жесткость сердца нашли свой отголосок в корзине на столе у окна; хотя, вероятно, наш художник только об этом и думал.
Но если Предвечный в действительности уподобляется тому художнику, разве исключено, что подобные взаимосвязи, о многих из которых люди даже не догадываются, могут оказывать решающее влияние на структуру мира, в точности как навязчивые идеи способны расцвечивать его картину? Если именно мне суждено возвратить юность солнцу при помощи упомянутого Белого Фонтана, разве не может быть так, что я почти бессознательно (если здесь применимо это выражение) получил атрибуты жизни и света, которые будут принадлежать Новому Солнцу?
Другое объяснение – не более чем теория. Пусть, как говорил мне мастер Мальрубиус, те, кто будет судить меня среди звезд, в случае отрицательного исхода дела заберут мою мужественность. Но если я как представитель Человечества буду соответствовать их требованиям, не вручат ли они мне дар, равноценный возможной потере? Думается, этого требует справедливость. Если я рассуждаю верно, не может ли их дар переноситься во времени, как это делают они сами? Иеродулы, которых я встретил в замке Балдандерса, объясняли свою заинтересованность во мне тем, что я получу трон. Но сохранилась бы их заинтересованность, окажись я в будущем рядовым князьком в какой-то части континента, одним из многих заурядных правителей в долгой истории Урса?
