Екатерина Фёдорова - Под сенью проклятия
Он ответил так рассудительно, что мне аж поплохело:
— Приданое вещь хорошая, конечно. Но жена, которая у тебя за спиной ни с кем блудить не станет, стоит дороже приданого. Я и сам не красавец, что уж тут скрывать. Мне ли за красотой гоняться?
— Ах ты, потрох смердячий. — Прошипела я. Потому как поняла если не все, то многое. И руки в боки уперла. — Это кто ж тебя так обидел, что ты бабьей измены боишься больше, чем моего лица? Я, может, снаружи увечная — а ты внутри. Что, невеста сбежала? Или уже был женат?
Он мне тут же вернул то, что я говорила раньше:
— Я тебе что, муж, чтобы на твои расспросы отвечать?
— Да не говори, — сердито сказала я. — Больно надо. Подобру тебе, добрый молодец, бывай-прощевай.
Ерша хмыкнул:
— Я тебе разве позволил уйти? Так что стой на месте, душа-девица. Нет в тебе девичьей кротости, госпожа Триша. Вот ни на бельчу нет. А ведь кротость девку только украшает. Лицо у тебя, конечно, страшное. Но я родом с границы, изувеченных там видел много. И пострашней, чем у тебя, бывают увечья. Я к тебе с добром, а ты дерзишь, огрызаешься. Нехорошо.
Ах, чтоб его. Я зубы сжала, спросила медовым голосом:
— Так ты с Атаньского или с Новинского верчества? Они, говорят, на границах лежат.
— Я из-под Рубели. Это на северной границе.
— А что там, тоже воюют? — Медовость у меня разом улетучилась. Права была когда-то бабка Мирона — нет во мне ничего господского, не умею я долго сладким голосом разговаривать.
Ерша хмыкнул.
— Там дорога на Урьи горы проходит. А по той дороге не только самоцветы с гор и шелка из Урсаима обходом везут, но и шушера всякая гуляет. У нас ведьм мало, приходится самим обходиться. Да и то сказать — нам ещё ничего, мы с людьми деремся, а не с абульхарисами, как в Новинском или Атаньском краю.
Я прищурила глаз. Внизу, в кремлевских садах, уже зажглись фонари. Отблески долетали даже сюда — и в их свете видно было, что стоит Ерша вольно, одну руку забросил на пояс, большой палец завел за кожаный ремень. Значит, никуда не торопиться, и меня пока отпускать не намерен. Ох и раскричится Арания, если приду совсем поздно.
Однако ж мужикам много перечить нельзя — это мне бабка Мирона всегда говорила. Не ровен час, опять начнет пытать про то, куда завтра пойдет Арания.
Так что я вздохнула и спросила:
— А сюда ты как попал, добрый молодец? К королю в услужение?
Ерша ответил неспешно:
— Из Рубели послали с письмами для нашего верча, для Ушаты.
Ну и обоз по дороге охранять приставили, что шел с самоцветами для казны. А уже в самом Чистограде я на глаза королю попался. Глянулся я ему, вот Ушата меня и освободил от службы.
Он остановился, стрельнул взглядом в окно. Потом ухмыльнулся, озорно спросил:
— А про батюшку и матушку моих ничего спросить не желаешь?
— Скучно тебе, видать, во дворце-то, — медовым голосом посочувствовала я, — раз ты всяким прохожим девкам про батюшку с матушкой рассказать предлагаешь.
Он второй раз ухмыльнулся.
— Всяким — нет. А той, с которой на Свадьбосев сам король приказал пойти, как не рассказать?
— Так то ж подневольное.
Он вдруг надвинулся, дыхнул жарко в лицо:
— А хоть и подневольное. Чудная ты, говоришь дерзко. да мне ласковых ждать не приходится. Ласковые да кроткие в теремах сидят, на меня сверху вниз глядят — мол, жилец простой, ни бельчи за душой. Поцелуй с губ сорвать позволишь, а, девица?
— Таким, как ты, с медведями только целоваться. — Сердито сказала я. — Вот как уеду, заезжай к нам в Шатрок — у меня за огородом медведище живет, чужаков гоняет. Вот с ним и нацелуешься. Вдоволь.
Ерша коротко засмеялся.
— Первый раз у меня такое — у девицы поцелуй прошу, а она меня к медведю отсылает.
— А ты больше по чужим покоям поцелуи выспрашивай. — Бросила я. — Тебя не только к медведю, тебя и к абульхарисам пошлют за поцелуями.
Ерша снова бросил взгляд в окно. И то ли построжал лицом, то ли поскучнел. Сказал серьезно:
— Давай-ка провожу до двери, гляну, чтоб никто не увидел. Бывай, госпожа Триша, скоро опять свидимся.
Я махнула поклон. Жилец довел меня до самого выхода, сам приоткрыл дверку. Г лянул наружу, прислушался — и кивнул, чтоб выходила. Я побежала по лестнице.
А Ерша зачем-то остался в покоях королевича.
Арания меня ждала. И опять мерила горницу большими шагами.
— Где ты шатаешься? — Выкрикнула она, едва дверь за мной захлопнулась. — Ночь на дворе! Я тут места себе не нахожу! Вдруг тебя отравили, или выслали прочь из дворца.
— Меня после бани жилец задержал. Тот, что к королю меня водил давеча. — Оборвала я госпожу сестрицу. — Спрашивал, какого дядю ты будешь завтра навещать. Я ответила, что не знаю. А он мне в ответ сказал, что завтра все равно узнает. Выходит — следить за нами будут.
Арания на миг притихла. Потом тряхнула головой.
— Ничего. Я их так запутаю. никто мне не помешает увидеть, как маменькиному убивцу голову срубят, никто! А сейчас давай спать. Как ты там говорила — цыплят считай по осени, а беды поутру, так? Покойной ночи.
— Покойной. — Кивнула я.
Растет девка — вот уже и мои слова повторяет.
Глава семнадцатая. Рогор и легед
Следующий день выдался хмурым. За ночь ветер нагнал тучи, те обложили небо и повисли над Дольжей волглыми серыми пологами. Арания проснулась, едва я встала с кровати. Села, глянула глазами в голубоватых кругах. Вроде как и не спала.
— Думаю, платья надо сегодня одеть потемней, Тришка. Мало ли что.
От этих слов на меня дунуло холодом. Хотя слова Арании были разумны — и впрямь, мало ли что сегодня может случиться.
Правда, мое самое темное было приготовлено — и даже вышито — для Свадьбосева. Подумав, я развязала узел и достала платье, которое привезла из деревни. Арания, увидев его, скривилась.
— Не вздумай позорить меня этим. этим мешком. Нам ещё по кремлю идти. Если у тебя нет ничего подходящего, так и скажи. Я тебе свое дам.
— Ну, нет.
Она вскочила, прошлепала босыми ногами к сундукам. Покопалась в одном из них и бросила в мою сторону платье из тонкого полотна. Такое темное, что цвет даже чернью отдавал.
— Одевай. Что бы ты без меня делала, Тришка.
Здесь бы не была, подумала я.
Рогор ждал нас посреди площади. Открыто, ни от кого не таясь. Пока мы шли по кремлю, ничьих глаз я за нами не чувствовала. Но увидев его, вдруг испугалась. А ну как следят, и прямо сейчас подбегут, начнут выспрашивать?
Но никто не подходил — даже в сторону нашу никто не смотрел. Запоздавшие прислужники спешили к воротам, на правом сходе торговали калачами. Вот и весь народ, и никому до нас не было дела. Даже жильцы на этой стороне ворот не торчали. Разве что кто-то мог спрятаться за завесой из лент, что падали со святых берез, и оттуда подглядывать.
