Екатерина Фёдорова - Под сенью проклятия
— А что ж тогда к самой королевишне этих паскудников пускают?
— И язык у тебя грязный. — Тут же осудила меня Глерда. — Ты ваши деревенские словечки, госпожа Триша, у себя в голове держи, но на людях не вываливай. А насчет учителей знай — будь на то воля Ведьмастерия, они не то что королевишну, порога кремлевского не увидели бы. Но у короля-батюшки своя воля, и решения, что он принимает, не нам обсуждать. Доброй ночи, госпожа Триша, потому как на дворе уже почти ночь. Ступай к себе и помни — при цорсельцах не болтай, молчи, опускай глаза.
Ну прямо вторая Арания на мою голову.
В горницу я возвращалась притихшая. И Ершу, попавшегося на лестнице, заметила не сразу. Он сам придержал меня за локоть, коротко кивнул — вроде как поклонился. Спросил тут же, не тратя времени на здоровканье, да не мягким голосом, а резким, хоть и приглушенным:
— Откуда так поздно?
— В баню ходила. — Отбрехалась я. — А что до прочего — так и тебе подобру, господин Ерша.
Курносый жилец снова ухватил за руку, коротко буркнул:
— Поговорить надо. Дело и слово королевское, так что не кричи.
И потащил меня вверх по лестнице. Остановился только на четвертом поверхе, толкнул дверь посередке — ту, что вела в покои Теменя. Шагнул за порог, не отпуская моей руки.
У самого входа, в первой горнице, горели две свечи. Обе почти без натеков, видать, зажгли их недавно. Но дальше покои стояли темные, пустые, страшные. Ерша утащил меня во вторую горницу, остановился у окна, развернул лицом к себе. Сказал сумрачно:
— Подобру, коль не шутишь. И поздорову, с бани-то идучи. А что волосы не мокрые?
— Ты мне муж, что ли? — Осерчала я. — Кругом шла, вот их и обсушило ветерком.
И быстро спросила, пока он молчал:
— А что случилось с госпожой Любавой? Что-то она исчезла.
Он наморщил лоб.
— Хорошо, что ты сама об этом спросила. Вот о Любаве и поговорим, для начала. Королевишне на тебя наболтала именно она. Но зачем? Может, ты знаешь?
— Да откуда? — Отперлась я. — Саму Любаву о том и спрашивайте.
Ерша придвинулся ещё ближе, навис надо мной. У меня аж ноги подгибаться начали — наверно, от смятенья, что в пустой горнице с чужим мужиком одна стою. Узнает кто, позору не оберешься.
— Я бы спросил, да только умерла наша госпожа Любава. В одночасье, в королевской горнице, едва туда вошла королевская травница с саможорихой. За сердце ухватилась и упала на пол. Ты ведь травница, может, знаешь, как убить человека за миг до допроса?
Я приоткрыла рот от неожиданности. Значит, не уехала госпожа Любава. И не заболела.
— Так знаешь? — Настойчиво переспросил Ерша.
Я мотнула головой.
— Откуда? Наши травы либо лечат, либо калечат. Но чтобы вот так, в одночасье.
— И за миг до серьезного разговора. — Прибавил Ерша. — После саможорихи Любава нам бы все рассказала — но вместо того померла. То ли горе, то ли измена. то ли и то, и другое вместе. А потому, девица, поговорим-ка начистоту. Слишком много вокруг тебя тайн. Ты, говорят, с мужиком каким-то недавно на Воротной площади встречалась. В тот же день, как к Граденю ходила. И разговоры у вас были долгие. О чем?
Я вздрогнула, облизнула враз пересохшие губы. Выходит, за мной теперь глядят постоянно, как за шкодливой козой?
Мысли заметались. Как быть? Помня, что собрался сделать Рогор. вот скажу сейчас о нем, а его тут же искать кинуться. А если найдут? Не только норвина могу под беду подвести, но и Аранию.
— Четвёра это был. — Неспешно сказала я, припомнив имя того мужика, с которым познакомилась в Неверовке, перед самым отъездом. И дальше я говорила ровным голосом, размерено, чтобы веры было больше. — Он у Морисланы в Неверовке служил, кого хочешь спроси. Несколько дней нас с Аранией на площади караулил, все ждал, может, выйдет кто. Худого тут нет. Четвёра домой собрался, вот и хотел от нас весточку в Неверовку привезти. А я как раз вышла на площадь перед кремлем в тот вечер, на Чистоград глянуть, полюбоваться.
— Врешь. — Сухо сказал Ерша.
Сердце у меня замерло. И что я в нем нашла? Правильно этот Ерша о себе сказал — пес он. Собака то есть. А что королевский, так то дело второе.
— Не вру. — Упрямо заявила я. — Чё мне врать? Езжай сам в Неверовку, найди там Четвёру и спроси у него. Если мне не веришь.
Ох ты, мать Кириметь-кормилица, попалась-то я как! Курносый жилец глаз с моего лица не сводил. И хоть лицо у него было застывшее, каменное, страху у меня все равно не было. Неверовка отсюда далеко, не один день пути, так просто мои слова не проверишь.
— Скажем, я тебе поверю. — Сказал Ерша так же размерено, как и я до этого. — А к какому дяде идет завтра Арания?
И про это уже знает.
— Меня госпожа Арания держит не за сестру, а за бедную родственницу. Если ты о том помнишь, господин Ерша. А бедным родственникам докладов не делают. — Я быстро опустила голову, вроде как засмущалась. — То ли к Ирдраарам хочет пойти госпожа Арания, то ли к своим олгарским дядям — про то мне неведомо.
— Что ж, завтра поглядим. — Ерша чуть отступил назад.
Следить будет, поняла я. Надо бы переговорить с Аранией — да побыстрей.
— Если ты все спросил, дозволь мне уйти, господин Ерша. Не дело честной девице с чужим мужиком в пустых покоях прятаться. Увидит кто, позору не оберешься. И так жильцовские бабы всякое обо мне болтают.
— Да ну? — Спросил он тотчас. И руку вытянул, загораживая мне путь. — И что же?
— Что свадьба у нас скоро. — Ответила я, удивляясь своей смелости. Подняла взгляд, глянула на него, устав пялиться на пол. — И что платье невесте шнуровать не придется, в расслабленном пойдет, по блудному делу. Позоришь ты меня, господин Ерша.
Он только плечами пожал.
— Разве это позор — так, бабья болтовня. А будут сильно болтать, так женюсь. Если ты, конечно, против короля-батюшки ничего дурного не замышляешь. У королевского пса и жена должна быть ему под стать — верная.
У меня зубы сами сжались. От обиды и на него, и на судьбу — злодейку.
— И не стыдно тебе. — начала было я, но тут зубы опять сжались, со скрежетом. И слезы к глазам подступили, так что пришлось их сглатывать, дышать шумно, чтоб успокоиться.
Ерша все это время терпеливо ждал. Стоял спокойно, безмолвно. Я наконец промолвила:
— И не стыдно тебе издеваться над увечной? У меня ведь только лицо да рука покалечены — а разум цел. Разве можно такую, как я, по собственной охоте в жены звать? Или ты на приданое польстился? Так мне то приданое обещали, да не дали. Так что не торопись, молодец, женихатся — дождись сначала, пока дадут.
Он ответил так рассудительно, что мне аж поплохело:
