Игорь Ковальчук - Рыцарь-маг
У Саладина было благожелательное, спокойное лицо, и рыцарь-маг, внезапно решившись, попытался расцветить мысли султана всеми красками магического образа — он надеялся, что так ему будет понятней, о чем думает сирийский правитель, пристально глядя на него. Что сложного может быть в картине цветов? Красный — агрессия, черный — холодная ненависть, белый — умиротворение, желтый — скука, зеленый — радость или симпатия... Виденье чувств — почти то же магическое зрение, это не сложно.
Но в сознании гостеприимного хозяина разнообразные мысли сплетались так затейливо, что понять, о чем именно думает Саладин, Дик не смог. Он отвел взгляд и стал вспоминать все, чему его учили друиды, и то, о чем говорила Серпиана. Конечно, она рассказывала, как нужно читать чужие мысли, — не потому, что хотела научить жениха это делать, а потому что объясняла, как сама сделала нечто подобное во время их первой встречи. Только так она смогла тогда поговорить с незнакомцем на понятном ему языке.
Да, она объясняла. Но он ничего не запомнил.
Он еще раз взглянул на султана, надеясь, что хоть какая-нибудь мысль придет в голову, и заметил на губах правителя сарацин легкую улыбку. У него возникла безумная мысль, что Саладин и сам прекрасно умеет читать мысли того, на кого смотрит, и от изумления и растерянности поторопился поставить магическую защиту.
И вдруг понял, о чем думает Ричард. Королю очень хотелось достать запеченную птицу на большом серебряном блюде на краю стола, но тянуться или подниматься на ноги было бы несолидно, а приказать слуге — невозможно, потому что все слуги были сирийцами и французского, конечно, не понимали. Пока он мысленно перебирал все возможные варианты, Дик привстал и придвинул злосчастное блюдо. Ответом был всплеск умиротворения и признательности, одобрительный взгляд короля и негромкие слова:
— Je vous remercie, Уэбо.[20] — Король Английский очень редко произносил это.
Филипп Август думал о чем-то мрачном, и у молодого графа Герефорда тут же пропало желание заглядывать в его тайны. Он перевел взгляд на Роберта Бретейля, графа Лестера, — тот мечтал о турнире и, искоса глядя на саблю одного из сыновей султана, размышлял, насколько опасно подобное оружие на ристалище. И если у подобной сабельки нет особых преимуществ ни в весе, ни в длине, то почему сарацины пользуются ими, а не нормальными длинными мечами, как все достойные воины? Неужели из-за того, что они слабее истинных рыцарей? Роберт смерил сына Саладина оценивающим взглядом и решил, что, должно быть, дело не в этом — Малек Адель не уступал в телесной крепости ни французу, ни англичанину.
А Саладин... Саладин думал о многом сразу. Дик поразился, как это сирийскому правителю удается столько всего удерживать в голове. Например, прикидывать, в чем именно он может уступить франкам при сдаче города, в чем — ни за что. Он думал о том, что франков много, и эту проблему нужно как-то решить, поскольку перебить их или хотя бы вышвырнуть за море он сможет лишь тогда, когда они разделятся. А это возможно... Дик отвел взгляд и заставил себя не слышать. Ему пришло в голову, что подслушивать чужие мысли — едва ли не хуже, чем использовать против чужой пехоты магическое пламя.
Потом он вспомнил, что не раз уже использовал и пламя, и другие заклинания против тех, кто был совершенно беззащитен перед магией, и снова «прислушался», но исподволь — лишь затем, чтобы было о чем рассказать королю Английскому. Как оказалось, нахвататься случайных мыслей того же султана было не так уж и сложно. Главное — не стремиться проникнуть в те размышления, которые человек старается прятать поглубже. Тогда все будет честно, успокоил себя рыцарь-маг.
А на стол несли мясо — самое разное, приправленное и фруктовыми, и овощными, и молочными, и даже острыми соусами. Необычный вкус этих блюд заставлял большинство франков морщиться и отодвигать яства. Слуги немедленно подхватывали со столов то, что не понравилось гостям, и уносили из шатра. Но угощений не становилось меньше. Их несли и несли, блюдо за блюдом, совсем как на пиру какого-нибудь английского или французского короля, так что франкская знать чувствовала себя как дома, если не считать неудобства сидения на полу.
Дик и сам не заметил, когда между Ричардом, Филиппом Августом и Саладином начался вполне деловой разговор: когда, кто, кому и сколько должен передать. Молодой рыцарь отвлекся, потчуя невесту фруктами, к которым она присматривалась с подозрением, а когда снова обратил внимание на разговоры между государями, там уже полным ходом шло обсуждение сдачи Акры. Толмач не успевал переводить сказанное. Фразы так и летали. И за несколько секунд было решено, что Акра все-таки будет сдана франкам, а конкретно — королю Английскому, что христиане получают свой Животворящий Крест, который мусульманам совершенно не нужен. Саладин упрямо удерживал его скорей из неких принципиальных соображений, как символ своей победы над франками.
Дальше перешли на дела финансовые, и разговор оживился. Сперва было решено обменяться пленниками — сарацина на христианина, поровну. Но христиан в плену у султана было не так много, во всяком случае, раз в десять меньше, чем население и гарнизон Акры. И Ричард не намерен был отступать. Пожалуй, собственный кошелек был для него не менее свят, чем частица Креста, на котором некогда распяли Спасителя. И здесь Филипп Август не мог состязаться в энергичности напора со своим кузеном. Плантагенет и султан, нащупав тему, которая прекрасно понятна любому правителю вне зависимости от его вероисповедания, принялись торговаться.
Дик видел, как король Французский медленно наливается гневом, и без особого труда прочел его мысли, даже не прибегая к магии. Филипп Август думал о том, что Англичанин опять норовит загрести всю добычу себе. На лице французского суверена была написана решимость уж на этот-то раз не дать Ричарду восторжествовать. Помедлив, он включился в беседу и выдвинул пару-тройку собственных мелких требований — из соображений престижа. Капетинг держался так, словно подразумевалось само собой: он здесь самый знатный, и именно ему будет сдана Акра.
Плантагенет не спорил. Его куда больше занимали размеры выкупа и добычи, которую можно будет взять с города.
После того как султан и франкские короли окончательно оговорили сумму выкупа — солидную, надо сказать, за каждого эмира и чисто символическую за каждого пехотинца и лучника, — на стол подали новую перемену блюд, и начались развлечения. Сперва перед гостями танцевали девушки — рабыни в ярких полупрозрачных одеждах. Их движения были так бесстыдны, что даже отвыкшие стесняться франки иногда смущались и отводили глаза. Потом старик в шароварах и с огромным тюрбаном, качавшимся при каждом движении, выделывал удивительные вещи с длинными лентами, платками и цепочками.
