Джеймс Клеменс - И пала тьма
Роггер придвинулся ближе. Он, как и Тилар, изучал и ощупывал оставленную Мирин отметину, но для них она не представляла ничего, кроме черного выжженного клейма.
— Я думаю, вам надо поостеречься, милорд, — предостерег вор.
— Что за странность? — наморщил лоб Бальжер.
Он встретился с Тиларом взглядом и открыл было рот для дальнейших расспросов, но внезапно дернулся, как рыба на крючке. С его губ сорвался крик, слюна брызнула на грудь Тилара, обжигая, словно расплавленный воск.
Бальжер отшатнулся и выдернул руку из наполненной тенями дыры в груди Тилара. Только вместо кисти его запястье заканчивалось обрубком, из которого в такт ударам перепуганного сердца огненным фонтаном хлестала кровь.
Он взревел; казалось, в темнице вот-вот обвалится потолок. За дверью камеры тревожно заметались стражники.
Тилар извивался в веревках. Капли крови немилосердно жгли кожу. Алая струйка огненного гумора стекла по ключице и впиталась в чернильно-черный отпечаток над сердцем.
Он почувствовал, как Милость наполняет его, подобно подогретому пряному элю. Демон внутри зашевелился, разбух и напирал на грудную клетку, грозя разнести ее в щепки.
Не было сомнений, кто откусил богу руку. Дред хаул.
Бальжер прекратил метаться и теперь стоял у стены, прижимая к груди обрубок. В камеру, как стая ворон, ворвались стражники в черных плащах, с мечами на изготовку.
Бог двинулся к Тилару, глаза его обещали смерть. Роггер попытался заступить ему путь, но Бальжер просто отшвырнул его в сторону.
Он навис над Тиларом и ткнул ему в лицо изувеченной рукой. Кровь уже остановилась, и рана на запястье на глазах затягивалась. Со временем кисть отрастет, но сейчас Бальжер полыхал яростью. На коже его дымилась Милость, глаза метали пламя, а дыхание несло пепел погребального костра. Он гневно проревел:
— Ты хотел убить меня, предатель!
Бальжер выхватил кинжал и провел лезвием плашмя по взмокшему от злости лбу. Осененная божественным потом сталь покраснела. Бальжер коснулся кончиком кинжала сочащегося обрубка, напитав оружие своей кровью; с гримасой ненависти он наложил дополнительное заклятие, и лезвие раскалилось добела.
Тилар задергался в веревках, понимая, что обречен.
— Милорд! Не надо. — Роггер локтями отпихивал в сторону стражников.
Бог занес кинжал и с размаху воткнул его в живот пленника. Тилара пронзила обжигающая боль. Бальжер дернул кинжал и распорол его от паха до ребер.
Тилар закричал, но боль заглушила крик, превратив его в бульканье. Он выгнулся над дыбой, корчась в агонии; комната погружалась во мрак. Его внутренности горели кипящим огнем.
Он с благодарностью упал в темноту.
* * *Неизвестно, как долго Тилар провисел на острие агонии, бездумно и невесомо. Боль отказывалась отступать, не давая ни малейшей передышки. Она без устали рвала его огненными когтями.
И вдруг пытка закончилась.
Внезапное прекращение боли пробудило Тилара, будто макание в ледяную прорубь. Зрение неторопливо возвращалось, только его затуманивали слезы.
Тилар глянул вниз, ожидая увидеть разверстую рану с вывалившимися внутренностями. Но кожа оставалась нетронутой, лишь тонкая полоска на животе дымилась от соприкосновения с раскаленным лезвием.
Бальжер снова склонился над ним и поднес к его лицу оружие.
— Осененный моей Милостью зловещий кинжал одновременно и режет, и лечит. Я могу кромсать тебя день и ночь, а ты не ослабнешь от потери крови и не умрешь.
Он занес кинжал и воткнул его в плечо Тилара, так что лезвие прошло насквозь и вонзилось в дерево дыбы.
Тилар, не в силах сдержаться, закричал.
Бог выпрямился, оставив кинжал в ране.
— Или я оставлю его здесь. Пусть режет и лечит, оставляя только боль, которая все время будет свежей.
Тилар извивался. Его не раз протыкали стрелы и клинки. Первая, сильнейшая боль от удара всегда постепенно стихала. Всегда, но только не сейчас.
В глазах темнело, но движение у изножья дыбы привлекло его уплывающее внимание. Роггер возник у его связанных ног.
— Прости, Тилар.
С этими словами вор ухватил его мизинец, встретился с Тиларом глазами и ловко сломал палец.
Крохотные кости хрустнули.
По сравнению с плечом, боль показалась незначительной, но на вдохе она волной захлестнула ногу и разлилась по всему телу. Исцеленные Милостью кости снова трескались, уродуя тело. Под наплывом новых мучений огненный укус кинжала перестал ощущаться.
Но даже сквозь пытку Тилар почувствовал, как что-то вырвалось на свободу из клетки его тела. По мере его исхода треснутые кости срастались криво и с наростами, и наконец его скрючило, суставы закостенели, и к Тилару вернулось старое, изувеченное тело.
Боль отступила, осталось только жжение от раны в плече. Казалось, языки пламени лижут его плоть вокруг кинжала.
В свете факелов из его груди, совсем как из трубы пекаря, поднимался темный, чернее теней, дым. В клубах тьмы открылись метающие молнии глаза.
Стражники рассыпались по камере, прижимаясь к стенам. У некоторых от испуга мечи повыпадали из рук.
Бальжер не сдвинулся с места. Его взгляд не отрывался от колонны дыма, которая разливалась, подобно пролитым чернилам, по низкому потолку темницы.
Из облака тьмы отделилось извивающееся щупальце и скользнуло вниз, на ходу из него образовались шея и голова. Как две волны, развернулась пара крыльев. Серебряные глаза сияли ярче белого пламени. Демон завис вниз головой на потолке, как летучая мышь, и оглядывал камеру. Его крылья заботливо прикрыли Тилара. Среди каменных стен заметался тонкий, за пределами слышимости, вой. От него волосы на руках вставали дыбом.
Горбатый стражник ткнул в демона пикой. Наконечник тут же растаял, и расплавленная сталь расплескалась возле сапог солдата. Древко запылало и рассыпалось пеплом, стражник едва успел бросить его и выскочить за дверь. Остальные гвардейцы последовали за ним. Верность лорду Бальжеру поддерживалась страхом. Но демон казался страшнее.
Через несколько секунд Бальжер остался наедине с чудовищем.
Бог прищуренным взглядом рассматривал дред хаула.
— Я знаю тебя, создание тьмы. Отродью наэфира не место в мире плоти.
Дымовая грива демона взметнулась, а морда заострилась. Он вытянул шею и оказался нос к носу с богом. Бальжер попятился, и белое сияние глаз демона вспыхнуло еще ярче. Зудящий вой перешел в шипение, от которого болели уши и выступал холодный пот.
Тилар сразу узнал этот звук: он слышал его прежде, на улицах Панта, он исходил от преследователя Мирин. Такое не забывается.
