Сага о халруджи. Компиляция. Книги 1-8 (СИ) - Петрук Вера

Когда рассвет наступил, ничто в лагере не напоминало о ночном вторжении, кроме мертвого губернатора Сатлтона, у которого случился сердечный приступ, графов Бутольонских, одновременно захлебнувшихся вином на ужине, и одного северного лорда, который сошел с ума и был отправлен домой в сопровождении телохранителей.

Новый день обещал быть длинным.

Глава 14. Выбор

Над столицей сияло солнце, и Регарди был уверен, что зарево полыхает оттенками крови. Черные горные хребты, окружавшие Согдиану, пересекались провалами ущелий, из которых в долину выползал свинцовый туман, превращающийся в прозрачную дымку под мощными лучами дневного светила. Стоял удивительно теплый для начала зимы день, и оттепель не предвещала ничего хорошего.

Как и ожидал Сейфуллах, которого после смерти братьев Бутольонских назначили главнокомандующим, ворота города открыли без боя. Арлинг оставил лавры приветствия тому, кто изображал его весь путь от Бараката до Согдианы, сам же растворился тенью на давно забытых улицах столицы. Он направлялся во дворец один, там его ждали. Сейфуллах долго не соглашался с Арлингом, но вынужден был признать, что так будет безопаснее для всех. В логово древнего следовало входить только древнему.

– Если я выйду и объявлю о немедленной инаугурации себя или хотя бы намекну, что готов нести бремя императорской власти, значит, мы проиграли, – сказал Регарди недовольному Аджухаму. – Тогда тебе стоит сначала подыграть, а при первой возможности бежать от меня, как от самого настоящего дьявола. На всякий случай простимся.

Арлинг обнял окаменевшего Сейфуллаха, который тут же оттолкнул его.

– Да пошел ты к черту со своим прощанием, – в сердцах сказал он. – Даю тебе час, а после мы разнесем этот дворец по кирпичику.

Аджухам храбрился и не зря. Белокаменные башни дворца, украшенные свежими цветами и пестрыми лентами по случаю столетнего юбилея императора, посреди взбунтовавшегося города, выглядели нелепо и устрашающе. Горожане и восставшие солдаты из регулярной армии ломились в замок уже не одну неделю, но окна, двери и стены будто заколдовали. Никто не отстреливался, когда ворота безрезультатно штурмовали тараном, а те смельчаки, которые пытались проникнуть через окна, падали замертво и долго корчились в судорогах, захлебываясь кровью, пока их не убивали свои же. Некоторых пытались лечить, но через несколько дней они умирали сами, проведя последние часы в жутких мучениях. Прислуга из замка давно бежала, но в день рождения императора, когда войско заговорщиков должно было подойти к воротам города, кто-то нарядил дворец цветами и лентами. Каждое окно было украшено гирляндой из живых белых роз, а местами они покрывали стены сплошным ковром – цветов было столько, что их должны были доставлять телегами в замок не один день. Слуги клялись, что замковая оранжерея не способна вырастить такое количество роз. Тем более что в последние годы там выращивали исключительно лилии, которые накануне событий почему-то приказали уничтожить.

Арлинг ненавидел лилии. Белые розы на стенах и окнах замка были приглашением. Император его ждал, и Регарди не собирался опаздывать. Ворота ему не открыли, но все окна были гостеприимно распахнуты.

В молодости Арлингу приходилось часто бывать в тронном зале, который всегда поражал воображение, но сейчас его торжественное убранство превосходило воспоминания. Анфилада спиральных мраморных колонн, обвитых темным плющом с белыми цветами, возвышалась справа и слева, за ними выглядывали высокие окна, а потолок изображал темно-синее небо с сияющими звездами. Ничто не препятствовало солукраю, который доносил образ тронного зала в деталях. По обеим сторонам от резного каменного трона раскинулся сад с цветущими кустарниками мирта, жасмина и химонантуса – ледяного цветка, тончайший аромат которого представлял коктейль из цитруса, розового перца, бергамота, сирени и белого чая. Этот запах особенно любил иман, и Арлинг подумал, что в тронном зале императора он присутствовал не просто так. Регарди же цветочные ароматы не любил. Они отвлекали от важного, но после того, что случилось, ни один цветок в мире не мог стать помехой задуманному.

Он был благодарен Нехебкаю за то, что тот не спрятался, как обычно, а сагуро – за тишину. Змей и безумные боги человечества сосредоточенно молчали, ведь все они сейчас были единым целым, и от того, что произойдет в ближайшие минуты, зависело будущее каждого.

Откуда-то доносились отзвуки музыки – переливы тихих аккордов, вздохи далеких мелодий. Они были неспособны заглушить вопли безумного, голос которого был знаком Арлингу. Под одним из кустов ароматно цветущего жасмина пускал слюни Керк. Он то заваливался на спину, то поднимался на четвереньки и начинал ползать вокруг ствола, нарезая круги и бормоча бред. Останавливался он лишь для того, чтобы оторвать очередной кусок ткани с остатков одежды или своей кожи. Земля вокруг жасмина была обильно полита его кровью.

– Керк был хорош, но мне не подошел, – сказал император Седрик, стоявший у окна за колоннами. Регарди напрягся, потому что секунду назад его солукрай говорил ему, что столетний древний сидит на троне. О вассхане имана император отозвался так, будто говорил о костюме, который оказался ему мал.

– Подойди, – позвал его Седрик Гедеон и отвернулся к окну, уставившись на водную гладь. На этот раз солукрай Арлинга не подвел, но появились подозрения, что древний, которого иман называл лучшим колдуном древности, может его контролировать. А значит, не стоило доверять ни одному чувству, на которые привык опираться слепой Регарди. К окну он подходил так, будто ступал босиком по битому стеклу.

Голос Седрика дребезжал, как у старика, но его движения, жесты были полны энергии, что навевало на мысль – не таким уж и дряхлым пришел древний к своему столетию. И все же ему было нужно новое тело.

– Кстати, он еще жив, – пробормотал император, будто отвечая на свои мысли. – Так и лежит там на холме в снегу, сражаясь за каждый вдох. Тигр мой самый верный пес, но в последнее время слишком много лаял. Ему будет полезно подумать о своих ошибках. Например, о том, что непозволительно долго скрывал тебя от меня.

У окна стоял низкий столик с единственным листом бумаги, о назначении которого можно было легко догадаться.

– Отречение в пользу племянника, – подтвердил его догадку Седрик Гедеон. – Северные лорды выполнили все, что от них требовалось – подготовили идеальную почву для моего второго правления. Осталось пережить извержение вулкана и можно выдохнуть. Впрочем, самое сложное произойдет сегодня. И самое долгожданное. Во-первых, я, наконец, обрету достойное тело, а во-вторых, поквитаюсь с заклятым врагом Нехебкаем, которого ты принес мне, считай, на блюдечке. Спасибо за подарок. Слышишь, Змей, наслаждайся последними минутами.

И ведь не лгал, потому что Индиговый запаниковал, едва все не испортив. И хотя он провел вместе с Арлингом не один месяц, доверять ему не научился.

– Иди скорее к окну, – заторопил его император. – А то все зрелище пропустишь. Твой солукрай хорош, но сейчас он особенно великолепен, правда? Это я немного добавил в него красок. А то один черный цвет уж сильно скучен, только тоску навевает.

Регарди и в самом деле ощущал мир, как никогда четко. Ему показалось, что он даже улавливает цвет на расстоянии. Например, Аслимский залив, на который открывался вид из окна, в этот час приобрел особый лазурный оттенок, характерный только для зимнего периода. Странно, что он помнил такие детали. Благодаря теплому течению, вода в заливе никогда не замерзала, и судоходство не останавливалось.

– Сейчас начнется, – император потер руки в нетерпении и подвинулся, уступая место у окна, будто лучший обзор что-то значил для незрячего Арлинга. Регарди не дернулся, когда старческая рука взяла его за рукав, притягивая ближе, хотя внутри был напряжен до предела. Приказав себе расслабиться, он встал рядом. Из оружия Регарди оставил себе только нож Хамны, который будет с ним до тех пор, пока Арлинг сохраняет в себе Арлинга. Меч Махди сейчас пил кровь имана, и от осознания этого Регарди было не по себе. Последняя черная септория Арлинга началась на том холме, а закончится должна была здесь, во дворце. Медальон с глазом Видящей горел на груди, впиваясь, словно клещ, в кожу всеми острыми гранями, но Регарди был ему благодарен. Боль помогала не потерять себя в страхе.