Наталия Мазова - Исповедь Зеленого Пламени
Волчица хватает меня за руку, тем самым лишив возможности потихоньку снять и спрятать рубин, и тащит внутрь. Миновав пару неосвещенных коридоров, я оказываюсь в большой комнате без окон, но с несколькими дверями. Ярко горят свечи, пылает пламя очага, в котором на тонких стальных спицах жарится мясо. Ковры, статуэтки грубого литья, бронзовая посуда — все стильно и без излишней роскоши. У входа — стойка для оружия, на которую я, не дожидаясь напоминания, кладу кинжал. Волчица сопровождает это мое действие одобрительным взглядом — то ли ценит мое уважительное отношение к их обычаям, то ли радуется, что добыча сама лезет в пасть…
— Садись вон туда, на подушки, — она показывает в сторону очага. — Если хочешь, угощайся — бери мясо, на столике есть сладости, а в кувшине молоко.
Однако не бедно живут тутошние Волки — медовые лепешки, жженый сахар… Поблагодарив, беру одну из лепешек и начинаю есть, отламывая кусочки и обмакивая их в молоко.
— Разве покрывало не мешает тебе? — с подозрением смотрит в мою сторону Волчица. Нет уж, не дождешься. Сама же намекала мне по поводу продажи в рабство, а мне что-то ощутимо неохота нарываться именно сейчас…
— Мешает, безусловно. Но ты же знаешь, что городские женщины из высшего сословия могут открывать лицо только у себя дома. Я уважаю ваши обычаи — уважай и ты наши.
Хорошо сказано — спокойно, но с достоинством. Глядишь, еще все обойдется…
С минуту Волчица рассматривает меня. Конечно, здесь рубиновый перстень уже никак не скроешь. Да и пресловутые браслеты на моих руках определенно действуют ей на нервы. А ведь они даже не серебряные — так, какой-то сплав, дешевка… но уж больно красивая дешевка. Мутамнийская работа, я к ней всегда была неравнодушна. В Кармэле так не умеют. Вот и перстень этот дорогущий — камень без затей сточен кабошоном и оправа самая примитивная, вся ценность в весе. Хотя, должна признать, на руке Лугхада он выглядел на редкость эффектно.
— Кажется, брат стучит, — вскидывается Волчица. — Пойду открою, — и выскальзывает из комнаты, властно бросив псу: «Охраняй!» Псина укладывается поперек входа в комнату. Пока хозяйки нет, я отбрасываю покрывало и торопливо выхватываю из огня спицу с мясом — что бы там ни было, а упускать случай незачем, еще насижусь на каше да на подвальных грибах…
От входа доносятся голоса, но я не могу разобрать ни слова. Кажется, Волчица спорит с каким-то мужчиной, а тот энергично не соглашается. Наконец я слышу ее приближающиеся шаги и снова торопливо закрываю лицо.
Волчица стоит на пороге и молчит, но все во мне так и сжалось: сейчас начнется…
— Ты действительно нравишься мне, женщина из города, — нарушает она молчание. — Хотя бы потому, что ты учтива, в отличие от большинства местной знати, и умеешь уважать чужие обычаи. Но, как это ни печально, ты все-таки горожанка, forass, — это слово на своем языке она произносит с нескрываемым презрением. — А если городская женщина ночью идет по городу одна и не боится даже зайти в квартал, где живут Степные Волки, значит, она колдунья… — и неожиданно резко командует своему псу: — Взять!
…И снова все происходит почти помимо моей воли. Впрочем, меня за последние шесть лет уже столько раз пытались убить, что не мог не выработаться нений рефлекс. Спица из-под мяса моментально оказывается в моих руках и встречает пса в прыжке. Рычание его сменилось жалобным стоном, и он рухнул на меня, так и не добравшись до моего горла. Насмерть — я уверена в этом, словно уже когда-то (на охоте?) вот так ловила зверя на нож…
— Ай-я! — пронзительный крик Волчицы. В следующий миг я уже выбралась из-под убитого зверя и стою, выставив перед собой свое ненадежное оружие. Покрывало давно упало с моей головы, плащ распахнулся, открывая наряд, в котором я танцую…
— Ну держись, forass! — Волчица тоже успела схватить с оружейной стойки какой-то частный случай штопора. — Ты дорого заплатишь мне за Лэрра!
— Так вот какова цена твоему гостеприимству! — я из последних сил пытаюсь выглядеть спокойной, но руки мои дрожат, и я ох как не уверена, что и второй раз сумею воспользоваться по назначению этой тыкалкой… — Моя вера не велит мне убивать без нужды, но следующую дырку я проделаю в тебе — в наказание за обман доверившегося.
Несколько секунд мы сжигаем друг друга взглядами — у кого раньше нервы сдадут…
— Что здесь происходит? А ну-ка немедленно брось саблю, Хедра!
Волчица покорно роняет оружие, и лишь тогда я позволяю себе обернуться. Дверь за моей спиной распахнута, а в дверном проеме стоит немолодой уже… не Степной Волк, а прямо-таки скандский морской пехотинец, этакий бронешкаф. Да и ростом выше меня на полторы головы, что для Волков весьма нетипично. Одет как знатный горожанин, в шелка стального цвета, но волосы честь по чести заплетены в две косы и в ухе золотая серьга болтается. В высшей степени колоритный персонаж…
— Лэрр когда-то спас мне жизнь, — о голос Волчицы можно руки отморозить. — Эта forass убила его, значит, я должна взять жизнь за жизнь!
— Я убила, защищаясь, — твердо парирую я. — Потому, видят боги, на мне нет крови!
— Хедра, — произносит Волк в сером непререкаемым тоном, сурово и спокойно, — вижу, что дал тебе слишком много воли. Поэтому как дочь, покорная воле отца, ты завтра же соберешь свои вещи и вернешься домой, в кочевье Двуглавой горы.
— Но, отец…
— Молчать, когда говорит старший в роду! А с тобой я отправлю письмо твоей матери, в котором попрошу ее не затягивать с твоей свадьбой. Ты выросла из тех лет, когда я мог учить тебя плетью, но надеюсь, что твой будущий муж восполнит это упущение. Я сказал.
— Я приму любую кару, отец, — я отчетливо слышу, как Хедра скрежетнула зубами, — если ты объяснишь мне, в чем моя вина.
— А ты сама не знаешь? Ты осквернила наш очаг. Не приглашают в дом того, кого хотят ограбить и убить, и нельзя обмануть человека, который вкусил твоей пищи.
— Это законы Волков, отец. Она же — всего лишь forass!
— Но даже жизнь простой forass больше жизни собаки — эта же женщина не forass, она много выше обычной горожанки, — он поворачивается ко мне. — Госпожа Лигнор, прошу простить мою дочь за обиду, нанесенную тебе по неразумию.
— Лигнор? — переспрашивает Волчица с недоверием. — Отец, Лигнор — простая женщина, она бедна. Эта же, сам видишь, в атласном плаще и вся увешана драгоценностями. Она прятала свое лицо под покрывалом, как жены здешних вождей, и не хотела открыть его даже в нашем доме.
Сама знаю, что выгляжу вызывающе в этом черном шелке… Но воистину, в городе, где больше миллиона жителей, не обязан каждый знать в лицо Лигнор-танцовщицу. Если я заявлюсь к мадам в своих обычных обносках и с рубином, она вполне способна кликнуть стражу и обвинить меня в воровстве, чтобы не платить денег. Или просто припугнуть меня этим и заплатить самую малость — действительно, откуда такая драгоценность у нищей уличной артистки?
