Леонид Кондратьев - Отыгрывать эльфа непросто!
Застывший в небе прожектор луны безучастно освещал эту безымянную топь, затерявшуюся в глухих белорусских лесах, серебрил верхушки деревьев, кустов, пряди травы и отражался в широко раскрытых от ужаса зрачках уже совсем не радующегося своему любопытству хуманса.
Между с тем, окружающее пространство начало претерпевать более глобальные изменения. В местах, где только сегодня виднелись островки камней, начало разливаться мертвенное, зеленоватое свечение, подсвечивая две скрюченные фигурки, находящиеся в центре и одну тень, стоящую с раскинутыми руками, обнимающими что-то громадное и вздрагивающую от бьющих её конвульсий. Яркость сияния продолжала увеличиваться, и в какой то момент от фигурок людей, распростёртых на помосте, до старшины начал доноситься утробный вой. Вой, вызывающий ассоциации с зубовным скрежетом и треском выламываемых на живую суставов. Одновременно с ярчайшей зелёной вспышкой, озарившей окружающее, гул излучаемый камнями прервался, и только бесконечный заунывный вой продолжал вести свою сольную партию в этой темноте страшной ночи. Яркость свечения возрастала, и уже было просто невозможно смотреть на это зелёное море, бушующее над камнями. Постепенно цвет свечения стал изменяться, и вместо зелёных оттенков начали преобладать коричневые. Поддавшись своему болезненному любопытству, могущему когда-нибудь привести к безвременной кончине, Сергеич опять обернулся к камням. Сразу же стало понятно изменение цвета: всё так же светящиеся зелёным верхушки камней продолжали лить свой безжизненный мертвенный свет на поверхность трясины. Но из самой этой трясины наполненной гнилью, мерзостью и застарелой смертью тоже прорывалось свечение. Светилась сама вода, хотя нет ― светилась чёрно-коричневая болотная жижа окрашивая пробивающийся из недр трясины свет в гнилые, грязно-коричневые тона.
В этот момент раздающийся со стороны камней вой, мало похожий на тот, что может исторгнуть человеческое горло, достиг своего крещендо и внезапно прервался. В моментально наступившей тишине медленно начал нарастать тот самый знакомый гул, и свечение камней начало уменьшаться. Всё это длилось буквально секунду. Раздался влажный, мерзкий даже на звук хлопок, и окружающее заполнило новым воем, эхом раскатившимся по окрестностям. Воем, исторгающимся явно уже из другой глотки. На фоне этого бившего старшине по черепу (отчего у того двоилось в глазах) звука. Начавшийся мелкий моросящий дождь казался целебным бальзамом. Человек откинул голову назад и со всей силой сжал её руками, пытаясь как можно плотнее закрыть уши и не слышать вновь взлетевший в вышину вопль. Прохладные, маленькие капли ласковыми пальчиками пробегали по закинутому лицу. В какой-то момент сознание старшины немного отдалилось от тела, а перед глазами всё заполнил чуть погрызенный диск луны. Через некоторое время сознание вернулось, благодаря какому-то знакомому запаху, принесенному дождем.
Внезапно раздался гулкий, нутряной удар, больше похожий на взрыв полутонной авиабомбы. В поле зрения насмерть испуганного наблюдателя появилась гигантская колонна зелёного света уходящая в бесконечность и подсвечивающая редкие облака. Окружающее подёрнулось рябью, и от колонны начали отделяться струи свечения. Они раскидывались в небе громадной паутиной и падая вниз, медленно гасли. Воздух звенел и искажался, как над костром, и в этих зеленоватых переливах старшину настигали грёзы. Грёзы основанные на обрывках воспоминаний об услышанных в детстве сказках, на историях рассказанных командиром и на расплывчатых образах гибких чешуйчатых тел…
Удар, выбитое дыхание и шелест падающей на старшину листвы, сорванной ударной волной. Несколько секунд беспамятства и старшина Дроконов Валерий Сергеевич вновь открывает глаза ― вокруг темнота, мягкая темнота, залитая лунным светом. И запах ― этот знакомый запах, вдруг ставший понятным…
Проведя рукой по лицу и подставив ладонь под луч лунного света, разбитый тенями листьев на серебряную мозаику ночной жизни, старшина ещё долго прислушивался в наконец наступившей тишине к падению мелких капель крови на кроны деревьев окружающих поляну…
Примечание: По данным Всемирной Организации Здравоохранения (ВОЗ) ежедневно от голода и болезней непосредственно связанных с ним умирает порядка 24 тыс. человек. (так что это я ещё приуменьшил)
Глава 32. Два разговора.
Раннее утро, подернутое болотным туманом и подсвеченное первыми робкими лучами солнца.
Поляна на которой вольготно расположились вокруг горящего костра спящие люди и две дрожащие от холода фигуры пристраивающие мокрую одежду поближе к благословенному теплу костра. Накинутые на голое тело рубашки не особенно спасают от утренней прохлады и поэтому фигуры покрыты крупными мурашками ― одна белыми, а вторая черными.
Как вы уже догадались, перед костром сидят и сохнут два уже знакомых индивидуума ― старшина (это который с белыми мурашками) и я (щеголяя особо крупными черными). В дополнение ко всему могу еще похвалиться потеками крови, продолжающей сочиться из ушных раковин и замечательнейшими, разноцветными пятнами перед глазами. Воот! Могу еще похвастаться волшебным, неземным ощущением растекающейся по телу магии, наполняющей меня буквально по самые гланды. Во всяком случае, уже не ощущаю того сосущего чувства внутренней опустошенности, которое я постоянно испытывал до этого в новом теле. Единственное, в чем состоит проблема на текущий момент — это предстоящее объяснение со старшиной. Этот, даже не знаю, как его охарактеризовать, хуманс умудрился подглядывать за процессом запуска источника и схлопотать полный комплект впечатлений об особо гуманных и человечных методах своего командира. Правда, польза от него все-же была несомненная. После обряда, когда я сознание потерял, плот на котором всё творилось, разъезжаться стал и еще бы чуть-чуть, могилу бы мне копать не пришлось. А так старшина, как сам оклемался, меня вытащил. Правда, промокли все, как цуцики. Хотя, когда первого немца из-за флюктуаций магического поля в кровавые брызги превратило и по округе разметало, все вокруг знатно уделало. Вроде отчетливо помню, что когда за второго взялся ― от покрывающей пленки крови и мелкодисперсных кусочков мяса, руки скользили страшно. Так что и хорошо, что промокли. За-то к стоянке пришли почти чистые, хотя и замерзшие. А там, как раз Генка носом клюёт ― облокотился на пулемет и спит себе. Носом только посвистывает. Сергеич его даже ругать не стал ― отправил досыпать. Из сухой одежды, правда, только рубашки и нашлись. Так что сидим, греемся. То я на старшину периодически глазом скошу, то он на меня. И самое главное ― никто первым разговор начинать не решается. Я после ритуала еще в себя не пришел ― на душе от содеянного немного муторно и если по-честному ― поташнивает. А старшина ― тот вообще притихший, как валенком из-за угла саданутый. Причем специальным НКВДшным валенком, это в который кирпич засунут. И оба чувствуем, что от разговора увильнуть не получится…
