Макс Далин - Убить некроманта
— О Князь, и вы, темный государь! — взмолился Рейнольд. — Простите меня! Я не знал старшую государыню в лицо…
— Для чего вам понадобилась жизнь этой женщины? — холодно спросил Оскар.
— Я не хотел, я только прошел через эту комнату. — Рейнольд совсем по-человечески всхлипнул и размазал кровь по лицу. — Государыня швырнула в меня молитвенником, я ранен, Князь. Мне было так больно, что я потерял голову.
— Уберите платок, — приказал Оскар. — Я взгляну.
Питер поднял с пола молитвенник и подал мне. Хорошая книга — в белой каббале Святого Ордена. Знак защиты от Приходящих В Ночи украшал обложку, как стилизованная роза. Духовник матушке посоветовал, не иначе. Защитнички… Прах их побери. Уж сколько раз твердили миру — не защитишься этим, только взбесишь, но нет! Все равно пользуются этой дрянью. Я бросил молитвенник на столик.
Рейнольд с заметным трудом разжал руку с платком. В камзоле и рубахе зияли прожженные дыры, а Сумеречная видимость плоти обуглилась почти до кости. Я прикинул, сколько времени ему понадобится, чтобы восстановить свое тело, мучаясь от дикой боли. Брезгливая гримаса на лице Оскара сменилась невольным состраданием.
Юный вампир повернулся ко мне — воплощенное раскаяние и ужас:
— Темный государь, я не знал, клянусь! Я в вашей власти. Вы упокоите меня?
Я стащил перчатку, вынул свой старый нож и надрезал запястье.
— Рейнольд, — говорю, — выпей. Ей уже ничем не поможешь, а тебе еще можно помочь. Не повезло нам с тобой сегодня.
Он отрицательно мотал головой, но — уже прижимая мою руку к губам. Не того был возраста и не тех силенок, чтобы устоять против проклятой крови. Пока он пил, я ощущал, насколько он мне теперь принадлежит. А думал о том, что, прости, Господи, ужасный разговор с матушкой на этом свете не состоится. И мне в ближайшее время не придется ей рассказать, как я отношусь к ее выбору…
— Вы, как обычно, проявляете великодушие к тем, кто совершил безрассудный поступок, мой добрейший государь? — сказал Оскар, улыбаясь.
— Просто не имею привычки карать младших подданных за недосмотр сильных мира сего, — говорю. — Вы же ясно сказали им: Розамунда, Роджер и Людвиг. Всех прочих можно. Мальчишка просто подставился, вот и все.
Оскар лишь руками развел.
А я не без удовольствия пронаблюдал, как рана вампира начала закрываться, — и жестом приказал Рейнольду меня сопровождать. В покои Розамунды. Вместе с Оскаром, Питером и скелетами.
Пора, в конце концов, заняться настоящим делом. Но, Господь мне свидетель, как же мне не хотелось туда идти!
Я, некромант, видел в жизни очень много мерзкого. Но ничего отвратительнее, чем та сцена в спальне Розамунды, мне не случалось видеть никогда.
Они рыдали друг у друга в объятиях. Какой пассаж! Рыдали — и резко заткнулись и обернулись ко мне, когда я распахнул дверь. И я не знал, что омерзительнее — растрепанная, полуодетая Розамунда с кусачим выражением мокрого лица, как у осы, или красная зареванная усатая морда Роджера.
Наверное, все-таки второе. Но я не уверен.
А скорбно поднятые брови Роджера тут же опустились к переносице. И какая же потрясающая сила эмоций отразилась на его роже — какая сметающая ярость и какая безнадежная!
Мое счастье, что он не был некромантом. Я сейчас ненавидел Роджера куда меньше, чем он меня, — сложный бы вышел поединок. Он прожигал меня глазами, а я смотрел на него и его девку и не чувствовал ничего, кроме гадливости.
И не знал, что сказать. Так почему-то случалось постоянно. Каждый раз, собираясь в бой, ожидаешь, что твой враг — человек. Боец. Ненавидишь его страстно, как равного себе. А потом видишь Ричарда Золотого Сокола или этого Роджера — тварь жестокую, подлую и мелкую. Не только для ненависти мелкую — даже для слов. И я молчал. Поэтому понес Роджер. Вскочил — в рубахе, распахнутой на волосатой груди, и в наскоро напяленных панталонах, — меня затошнило. Уставился на меня в упор, сжал кулаки, прошипел:
— Демон, хитрый демон! Весь ад сюда притащил, тварь?
— Нет, — говорю. — Много вам чести — поднимать целый ад.
Он улыбнулся, вернее — осклабился:
— Ничего, некромант, ничего… Недолго тебе бесчинствовать, Святой Орден тебе покажет, как строптивых взнуздывают. И шлюхи тьмы тебе не помогут.
Ишь ты, думаю. Один наш общий знакомый, вроде бы, при жизни называл вампиров шлюхами тьмы, да?
— Роджер, — говорю, — монах умер. Мой Питер ему воткнул нож между глаз. Так что монах тебе не поможет и не отомстит за тебя, напрасно надеешься. Между прочим, ты ему исповедовался? Он знал, что ты с чужой женой валяешься?
Роджер в лице переменился.
— Демон! — шипит. — Хитрющий, подлый демон! Развратник, убийца! Тебя послали из ада на землю, чтобы причинять вред, ты сеешь только смерть, ты всем приносишь горе, ты всем ненавистен! Ты…
Мне надоело.
— Роджер, — говорю, — ближе к делу.
Вскинулся:
— К делу?!
— Ну да, — говорю. — Дело в том, что ты обрюхатил мою жену и зарился на мою корону. Факты, правда?
Он не знал о ребенке. И не знал, сколько я знаю о его планах. Он выдохнул и замолчал. Зато Розамунда, которая все это время сидела, скрутившись в узел, забившись в угол, бледная, и молча сверкала на меня глазами, подала голос.
— Ты! — выкрикнула, даже щеки загорелись. — Великий государь! Не тебе об этом заикаться, не тебе! Ты же не мужчина, Дольф, ты дрянь! Я-то давно тебя знаю, хорошо! Тебе непонятны чистые чувства, ты на них не способен, тебя привлекает только грязь, грязь и кровь — ненавижу, я ненавижу тебя!
Похорошела в этот момент. Я улыбнулся.
— Сколько лет, — говорю, — я ждал этого признания, дорогая.
Розамунда взяла себя в руки. Снова окаменела лицом.
— О да! — миндаль в сахаре, какой тон знакомый. — Ты умеешь издеваться, Дольф. Это ты умеешь хорошо — издеваться, унижать, топтать все самое святое. Да, я люблю Роджера, будет тебе известно. И твоя мать знает об этом. Она проклянет тебя, если ты…
— Уже не проклянет, — говорю. — Ее убил молоденький вампирчик. Неопытный. По ошибке.
Розамунда зарыдала. У Роджера округлились глаза:
— Ты убил собственную мать?! Ты мог?!
— Я не хотел, — говорю. — Я здесь, чтобы убить тебя. Я, герцог, имел претензии только к тебе. И что ж ты не вышел ко мне навстречу с мечом? Вот, дескать, демон, убийца, развратник, я весь перед тобой, тебя презираю, вызываю на бой — жену твою поимел. То есть — люблю. Так ведь у вас говорится. Было бы очень по-рыцарски. И вдрызг благородно. Что ж ты прикрылся от меня целой толпой, как щитом? Монахом, королевой-вдовой, солдатами, баронами, свитой? Самой Розамундой, наконец?
