Кэтрин Фишер - Скарабей
Аргелин настороженно озирался.
— Это что, ее судейский трон? Тогда где же она сама?
Он заговорил громче, и голос его был хриплым, усталым, полным горечи.
— Госпожа, я пришел. Путь мой был долгим, лежал через боль и смерть. Я заслуживаю большего, чем молчание, о Женщина Дождя! Выходи, и покончим с этим.
Сначала не было слышно ничего, только пение птиц, только шелест дождя. Потом зазвенела лира, потекла тихая, зловещая мелодия. Мирани оглянулась, думая, что идет процессия, будет торжественная церемония, но к ее руке прикоснулись мокрые пальцы Алексоса.
— Смотри, Мирани! — прошептал он.
Она вышла из водопада, прямо из серебристой пелены. Сначала показалась ее рука с тонкими длинными пальцами, потом вода обрисовала высокий, стройный силуэт, окутала его синим струящимся платьем. Прозрачное трепетное тело сгустилось в твердую плоть, рассыпались по плечам темные волосы, перевязанные серебряной лентой.
Она сидела на троне, и ее платье было сине-зеленым, как море в жаркий день. При каждом движении по нему пробегали волны зеленоватого света. Ноги были босые. На запястьях звенели браслеты из перламутра и коралла, по руке «вползала» золотая змея.
У Царицы Дождя было лицо Гермии.
Аргелин оцепенел. Потом сделал шаг.
— Гермия? — Его голос дрожал от радости и боли. — Это ты?
Она не улыбнулась в ответ.
— А кого еще ты ожидал увидеть, генерал?
— Но ты не…
— Разве? — И разгладила платье. — Здесь я Царица, а всё остальное не имеет значения. А ты — вы все, — вы вторглись в мое царство.
— Гермия, — прошептал он. — Это я, Аргелин.
Царица поглядела на него, выгнув бровь.
— Я узнала человека, который убил меня, — промолвила она. Над ее плечами порхали колибри, оранжевые и изумрудные, они на лету пили нектар из белых цветов.
Скользнув взглядом по его изможденному лицу, она обратилась к Мирани:
— А тебе, жрица, было дано мое повеление, но ты не повиновалась. Ты же, музыкант, вряд ли сумеешь своей музыкой проложить себе путь из смерти обратно в жизнь. Здесь звучат только одни песни — мои.
Мирани содрогнулась. В Садах было жарко как в бане, однако у нее по спине пробежал холодок.
Орфет упрямо ответил:
— Куда Архон, туда и я, пресветлая.
— Как трогательно. — Она устремила взгляд на Алексоса.
— А ты? Я много раз видела, как ты входишь в мои врата.
Он сидел у подножия трона, играя с лягушкой. И ответил рассеянно:
«Тысячи раз, госпожа. В каждом поколении».
Гермия кивнула и посмотрела на Аргелина.
— Говори свою просьбу.
— Тебе?
— А больше тут никого нет.
Он в замешательстве опустил глаза.
— Гермия… Она держит тебя в плену?
Гермия пожала плечами.
— Не больше, чем меня держала в плену твоя любовь, мой господин.
— Даже здесь ты мучаешь меня, — сказал он. Подошел к ступеням трона, и его голос стал другим. — Если ты Гермия, выслушай меня. Вернись со мной в Страну Живых. Я послал тебя сюда, и это было моей ошибкой. С тех пор не было дня, не было мгновения, чтобы я не раскаялся в этом. Вернись со мной. Пусть всё станет, как было.
Мирани поймала на себе взгляд Орфета. Музыкант нахмурился.
— Зачем? — тихо проговорила Гермия.
— Потому что я люблю тебя. Ты же знаешь.
— Когда-то мне казалось, что знаю.
— Гермия… — Он взбежал по ступеням, но она жестом остановила его.
— Это не так просто, генерал. Существуют ритуалы, которые надо соблюдать. Ты должен предстать перед судом.
Мирани обернулась. За спиной у нее шла процессия девушек, босых, с распущенными волосами. Они несли веера и шкатулки с благовониями, ритмично потряхивали трещотками, били в небольшие барабаны. У двух из них в руках были металлические рамки; они постукивали в них, издавая тихий звон. Последняя из вереницы, проходя, оглянулась на Мирани, и у той перехватило дыхание. Это была Алана, девушка, которая до нее была Носительницей Бога и которая давно умерла.
В процессии шли двое мужчин, они несли металлический сундук на ножках. Они были одеты в леопардовые шкуры, бритые головы блестели от влаги. Поставив сундук, мужчины откинули с него пурпурное покрывало и подняли крышку. Под ней обнаружилась деревянная шкатулка, расписанная водяными лилиями. Гермия встала, невесомо спустилась по ступенькам, открыла шкатулку. Внутри лежали изящные золотые весы — две чаши, подвешенные на тонких цепочках к узорчатому коромыслу. Она достала весы, вместе с ними из шкатулки выпорхнуло облачко красных лепестков, повеяло мускусом и сандаловым деревом.
Подняв весы, Гермия поглядела на Аргелина.
— Пришел твой судный час, господин генерал. Мы взвесим твою жизнь и твои деяния.
Он отступил на шаг. С его пальцев капала вода.
* * *Сетис вскрикнул.
Шакал опять упал, уже во второй раз вес Ингельда оказался слишком тяжел для него. Удар обрушился на лезвие его меча; посыпались искры. Рослый предводитель воров пригнул голову и, ловко увернувшись, снова вскочил на ноги.
— Ему конец, — глухо проговорил Сетис.
— Черта с два, — отозвался Лис.
Битва разгорелась не на жизнь, а на смерть. Противники стоили друг друга: Ингельд был немного массивнее, зато Шакал — строен и проворен. Лязг мечей грозным эхом прокатывался по подземным залам. Сетис сбежал по винтовой лестнице и остановился, глядя на бойцов. Оба уже начали уставать. Их выпады становились всё более неуклюжими, они пошатывались, с трудом поднимали тяжелые мечи, неловко отражая удары. Шакал заметно побледнел. По бороде Ингельда стекал пот. Сквозь прорези в шлеме сверкали его глаза, голубые, как лед.
С карниза под крышей кричали и подбадривали своего предводителя воины-северяне. Расстояние приглушало резкие звуки их слов. Ингельд пошатнулся, битва на миг прекратилась, и Сетис прошептал:
— Где же Креон?
— Не знаю. — Встревоженный Лис сжимал в руке острый нож. — Если этот ублюдок убьет нашего вожака, я сам с ним разделаюсь.
Сетис сказал:
— Ему давно пора быть здесь. Не случилось ли чего-нибудь? — и сделал шаг вверх.
— Ты куда? — крикнул Лис.
Снова разгорелся бой, жестокий и безжалостный.
— Пойду его искать!
* * *Крики со стороны Дома приближались. Ретия огляделась.
— Они наступают. Пора.
Улыбнувшись под маской, она крепче стиснула копье, чтобы рука не дрожала, и шепотом произнесла:
— О Ярчайший, прими нашу жертву. Защити тех, кто защищает твой Оракул.
Лязг бронзы, грохот щитов. По Дороге Процессий шли воины. На солнце блестели их мечи, голоса, приглушенные шлемами, звучали раскатисто.
