Убить Ланселота - Басирин Андрей

Комната, скрывавшаяся за циновками, богатством обстановки порадовать не могла. В центре находился бассейн, весь в изразцах, изукрашенный сюрреалистическими цветами цикория. На противоположном его берегу темным золотом блистала тележка, вся заставленная кувшинчиками и тарелочками. Фуоко бы узнала эти кувшинчики. Да и Маггаре они не показались бы чужими.

Рядом с тележкой с пищей богов возлежали Квинтэссенций и брат Версус. То один, то другой протягивал руку и зачерпывал из миски нечто похожее на шоколадный крем.

– Ну и дурак же ты, первобатерий, замечу как другу, – сообщил Версус, облизывая пальцы. – Поднял ты бунт беспощадный – и что, скажешь, стало всем лучше? Что за манера восстанием множить народное горе?

– У-у, батенька, как вы кисло вопрос ставите. – Квинтэссенций поболтал ручкой в опустевшей миске. – А вот попрошу! Не лезьте немытыми, извините, лапами в святейшие мои права и свободы.

Брат Версус усмехнулся:

– Скажешь, свободою можно назвать это пошлое чванство? Бегство, гнилой эскапизм, я уж не говорю о дурацкой манере…

– Что, пожалуйста? Я не ослышался?

Версус поперхнулся. Испуганно огляделся, словно выискивая взглядом его преосвященство. И вновь продолжил, но уже размеренным жреческим речитативом:

– …не скажу о манере бесчестной – фразой жонглировать, смысл извращая изрядно. Как может бог в демагогии грязнуть бесстыдной?

Философский камень затряс головой. Слова жреца действовали гипнотически, не давая сосредоточиться. Наконец он пробормотал:

– Вы повторяетесь, уважаемый Версус. На личности переходите. Прошу прощения, но я не способен продолжать полемику в подобном ключе.

Завидев Ланселота, Квинтэссенций очень обрадовался. Подпрыгнул, засеменил к краю бассейна:

– Ох, батюшки! Истессо? Да. Это вы. Хотя конечно же я могу быть неправ.

– Это он, – подтвердила Маггара. – Что ты там делаешь? Иди к нам.

– Не могу. Меня держит этот гнусный жрец.

Версус поднялся на одном локте и осмотрел компанию придирчивым взглядом.

– Кто вы такие, хочу допросить вас пристрастно и грозно? Кто вам позволил тревожить покой утомленного бога? Или же вам, дерзновенным, плевать на чужие святыни? С чем заявились, мерзавцы, в сии благодатные стены?

Дамаэнур грозно ощерил пасть:

– За моей невестой мы пришли! А ты кто?

– Ну что ты молчишь, Хоакин? – Маггара толкнула стрелка в плечо. – Скажи что-нибудь!

Хоакин не ответил. Он пошел к жрецу – нарочито медленно, без злобы. Версус беспомощно заозирался. Отхлебнул из крохотного кувшинчика и заголосил:

– Горе, о горе! Захватчики злобные в храме! Где вы, жрецы, где дубинки, где храмовый зверь Катаблефас?

– Идем! Идем с нами, Квинтэссенций! – крикнула Маггара.

– Не могу. Фигурально выражаясь, я повязан по рукам и ногам демагогической аргументацией. Я же все-таки философствующий камень.

Он поднял руки, и все увидели золоченые цепи на запястьях. Кто не знает, как тяжело рвать эти путы? Свободнейшие из свободных, сильнейшие, умнейшие… Как часто оказывались вы не в состоянии заниматься своими делами лишь потому, что кто-то втянул вас в спор? Уж и причина давно забыта, а вы все кричите, ругаетесь и не в силах покинуть друг друга. Иллюзия, будто вы совместно рождаете истину, держит крепче брачных уз, любовного ложа.

– Наплюй, – хрипло предложил сильф. – Давай, так двинем… вместе. Там с тебя цепочки и снимем, а?

– Ну как я брошу столь важную дискуссию? Мы тут беседуем об ответственности творца. О священном, неотъемлемом, прошу прощения… О персонификациях идей.

Дамаэнур с удивлением уставился на брата Версуса.

– Ответственность творца? – хмыкнул он. – Да что этот сморчок в творцах понимает?

Квинтэссенций растерянно переводил взгляд с Дамаэнура на Версуса.

– Доводы ваши, увы, безупречностью слога не блещ…

– Он ведь жрец. Смотри – пузо выкатил. И морда красная!

– При чем тут моя морда? – враз забыл о гекзаметрах Версус.

– При том! Похожа на жо…

– Сам жопа! – заорал жрец. – Ты вообще мерзавец! И негодяй!

– А что я сказал? Мы, огненные элементали, всегда отличались прямотой и откровенностью.

– Благодарю вас, – раскланялся камень. – Вы раскрыли мне глаза. Никакой культуры дискуссий.

Цепи на руках и ногах Квинтэссенция рассыпались.

– Я бессилен противостоять жреческим гекзаметрам, – сконфуженно произнес он. – Извините. Когда их слышу, теряю волю… Но теперь я свободен и помогу вам.

Океан огня. Волны плещут в пещере, наполняя ее от края до края.

Давно уж никто не рисковал приблизиться к Инцери с линейкой. Элементаль стала зверем великим – если не по духу, то по размерам.

Глаза саламандры подозрительно поблескивали. Шестнадцатилетнюю девчонку легко довести до слез… шестнадцативековую саламандру – тоже. И до слез, и до уныния Достаточно изо дня в день твердить ей, что она – ничтожество. Глупая, никчемная, безобразная.

Эрастофен увлекался традиционными методами психотерапии. Но если та предназначена, чтобы лечить пациента, у бледнокожего философа была совершенно иная задача. Поэтому истории, притчи и басни, которые он рассказывал элементали, несли привкус безумия.

– …А потом Золушка съела подряд двадцать порций мороженого, – доносился из-за камней голос Эрастофена. – С фисташками, ромовое, земляничное, пять крем-брюле, пять шоколадных, три ананасовых и четыре пломбира. Она охрипла и, когда принц пригласил ее танцевать, лишь беспомощно каркала и пыхтела. Лицо ее покраснело, волосы растрепались.

– Не надо! – жалобно просила Инцери. – Пусть эта сказка окончится хорошо.

Демон был непреклонен:

– Хорошо? – Он взобрался на обломок колонны, чтобы оказаться повыше и заорал: – Хорошо?! Принц танцевал все танцы с шахинпадской принцессой! А потом утащил шахинпадку в свои покои! Разорвал на ней платье! Золушка все это видела, она хотела утопиться, но поскользнулась на лестнице! Расколошматила хрустальные башмачки! В кровь порезала пятку!

– Не надо! Прошу вас.

– Ах, не надо?! Так, да?! Слушай же, тварь. – Бледное лицо Эры посинело; в уголках рта клокотала пена. – Пробило двенадцать часов, и волшебное золушкино платье превратилось в тыкву.

Эрастофен с шумом втянул слюну. Одежда его была мокра от пота – слишком тяжело дались ему мгновения экзальтации. В логове Инцери стояла порядочная жара.

– А хочешь знать, что было дальше?! – прошептал он, тяжело дыша. – Когда Золушку нашли в углу подметальщики? Хочешь?

– Не-э-эт! – завизжала элементаль. Она пыталась зарыться головой в пылающую лаву, но не могла. Огненные волны едва доставали до ноздрей Инцери.

В пещере послышалось:

– Эй, господин Эрастофен? Где жертву вешать?

– Кто там? А? Не слышу!…

Счетовод заозирался. Брат Люций терпеливо выждал, когда сумасшедшие глаза сфокусируются на нем, а затем пояснил:

– Жертва. Лиза. Куда ее?

– Лиза что?… – Эрастофен рассеянно вытер лоб. Безумие понемногу отпускало его. – Ах, Лиза! Что, брат Люций, разве уже время?

– Вы сами просили принести жертву перед обедней.

– Точно… Просил… Ну тогда привяжи к той скале.

Монахи в линялых хитонах вывели Фуоко. Девушка извивалась, мычала, пыталась пнуть Эрастофена – все тщетно.

– Постарайтесь придать ей сорок шестую позу отчаяния. Что, его преосвященство еще не появился?

– Не, – помотал головой тот из рабочих, кто вбивал в скалу бронзовое кольцо. – Гуляет.

– Сказал, задержится у варваров, – не поднимая глаз от плана логова, подтвердил Люций, – Финдир прибудет пораньше… Да куда ж ты цепь вешаешь, придурок! – заорал он на рабочего. – Это же сорок шестая поза!

Грохот, который подняли рабочие, заглушил звуки шагов на лестнице. Один лишь Эрастофен мог сообразить, кто спускается в пещеру, но он чересчур увлекся своей – сказкой.

– …и когда Золушка – нищая, оборванная, слепенькая – просила подаяния, ей бросали пуговицы и щепки. А все потому, что замарашкам нечего думать о принцах.