Алекс фон Готт - Белый Дозор
В глубине леса, на вырубленной посреди непролазной чащи поляне, красовался возведенный из здоровенных деревьев домище, высотой под стать своим владельцам. Дом окружал широкий ров, ничем не наполненный, но зато дно его было утыкано острейшими стальными прутьями, и на прутьях этих Лёша с содроганием приметил иссохшие, скрюченные тела в истлевшей одежде. После рва дом был обнесен очень высоким, плотным частоколом, а сверху, для пущей надежности, в заостренные бревна были вбиты те же заточенные стальные прутья — не перелезть. На воротах прибит щит, на щите бронзовый пиратский барельеф «Веселый Роджер»: череп со скрещенными костями и бронзовыми буквами выложенная по-английски надпись «Beautiful Property. No Trespassing. Danger to kill».
— Ничего себе! — изумился Алексей. — Да вы, я вижу, не больно-то гостеприимны, дорогие Лечуньи.
— А ты не больно-то молчалив, — заметил Зиу. — А потом, знаешь, что я тебе скажу: поживешь с наше — начнешь ценить возможность жить в крепости, особенно когда в эти места забредают проклятые яссы. У нас хоть и шесть рук и в бою мы стоим целой тучи этих тварей, но всё же крепкие стены — это далеко не лишнее, поверь. Живем мы одиноко, помощи не докличешься, так что всё приходится делать самим. Это ведь по лесу только тогда шляются толпы Дозорных из Белого Города, когда у них кого-нибудь подранят ясской, в Гнилояри заговоренной стрелой с черным кощным ядом из Бесова болота, а их недоучки-знахари не в силах врачевать такие раны. Вот уж они и бегут сюда сломя голову: «Ах, помогите, очередной герой всех мыслимых сражений вот-вот окочурится!» А вот, чтобы, скажем, предложить выставить здесь караул, дружины в две-три и содержать его не за наш, разумеется, счет, об этом и речи никогда не было. Эх, да что там говорить, с таким отношением поневоле станешь записным брюзгой.
— А надпись у вас почему по-английски? — не унимался Лёша.
— Потому, — коротко ответил Манг. Они перешли ров по легким, шатким мосткам, и Лечуньи слегка толкнули ворота своей здоровенной ногой, отчего те бесшумно распахнулись, пропуская хозяев и ратников, несущих Виктора, во двор, и столь же быстро и бесшумно за ними затворились.
Во дворе были английские газоны, белые мелкие цветы, высаженные в форме буквы «W», украшали их, и после нахального ответа Манга Лёша не решился проявлять любопытства на предмет того, что у Лечуний связано с этой буквой.
Дом, стены которого были столь высоки, что сравнились бы, пожалуй, даже с собором Парижской Девы, где сох от неразделенной любви отъявленный гоблин Квазимодо, имел один вход: низенькую дверь, в которую и обыкновенный человек смог бы проникнуть только ползком. Как туда попадали сами Лечуньи, явилось недолгой загадкой: они и вовсе этим входом не пользовались, а служил он, скорее, для отвода глаз и вообще никуда не вел. Вместо того, чтобы пытаться протиснуться в очевидно невозможное, Лечуньи что есть мочи шандарахнули по стене ножищей, отчего дом содрогнулся, и тут же из окна второго этажа опустилась складная лестница, по которой поднялись сперва Лечуньи с Лёшей на руках, а спустя непродолжительное время по их команде двое ратников подняли по этой лестнице Виктора и передали его Лечуньям буквально с рук на руки.
— Перекусить бы? — с надеждой в голосе намекнул Боригнев.
— Здесь не трапезные палаты, мой славянский друг, — с издевкой ответил Просперо и захлопнул окно. Боригнев только рукой махнул. Подошедшие ратники собрались на поляне перед рвом, развели костер, достали припасы для общего стола. Вышаты и Живосила среди них не было: ученик и учитель отстали от остальных, пообещав вскоре к ним присоединиться. Предмет их разговора наедине для всех остался в тайне, но когда, спустя некоторое время, они действительно появились на поляне, то Вышата был чернее тучи, а Живосил очень бледен и взволнован. Волхвам не задают вопросов, поэтому все предпочли сделать вид, что никто ничего не заметил.
4Лёша и Виктор оказались в очень просторной, с выскобленным добела дощатым полом (на который их и положили Зиу, Манг и Просперо), с такими же струганными до состояния белизны стенами и потолком комнате, больше схожей с пыточной камерой, как принято было ее изображать на старинных гравюрах в духе Гюстава Доре. Стоял в комнате этакий верстак с тисками по краям и подобием раздвижных рельсов между ними. Было там и кресло, больше напоминавшее техасский электрический стул: кожаные сиденье и спинка, подлокотники, снабженные ремнями для фиксации рук по локоть, передние ножки также с ремнями, служащими для фиксации ног от ступней до колена. Прочие предметы, как то: дощатые кушетки с гвоздями, дыба, крюки, на которые, должно быть, славно, время от времени, подвешивались мясные туши (а может, и не только), полностью завершали образ этой комнаты, не оставляя никаких сомнений в том, что это не что иное, как самая натуральная пыточная камера для садистских развлечений. Покуда наши злосчастные странники опасливо изумлялись увиденному, Лечуньи добыли откуда-то пару чистых простыней, застелили одну из кушеток и верстак с тисками. Затем, безо всяких предисловий, раздев Виктора донага, они схватили его и с силой опустили на кушетку. От боли старый вояка заскрежетал зубами, а белая простыня немедленно окрасилась его кровью.
— Что вы делаете, мерзавцы! — прохрипел Виктор. — Ах, чтоб вас!
— Всегда одна и та же обидная неблагодарность за добросовестное лечение, — пробормотал Зиу, яростно массируя тело шофера и делая из него отбивную с кровью. — Хоть бы раз кто-нибудь обошелся без оскорблений. Нет, нет и нет. — Виктор был молниеносно перевернут на живот и подвергнут той же безжалостной процедуре. Лёша с ужасом видел, как из многочисленных ранок на спине, на ногах, на затылке его старшего товарища сочится кровь. После кушетки с гвоздями Виктор стал напоминать решето! Под его яростные, неумолкающие проклятия Лечуньи закончили свое дело, завернули всеми шестью руками тело недавнего шофера в ту же самую, окровавленную простыню, и Лёше со стороны показалось, что всё это странное, трехглавое существо напоминает гигантского паука, закатывающего очередную жертву в пелену своей паутины. Сделав из Виктора некое подобие кокона, Лечуньи очень аккуратно положили его на пол.
— Ну-с, молодой человек, — совсем по-чеховски обратился к Алексею Просперо, — а теперь вы. Пожалуйте-ка на верстак. Да-с.
— Я должен вам доверять, не так ли? — Лёша выдавил из себя кислую улыбочку. — Я-то думал, что всё это выглядит как-то иначе. Пещера знахаря, сушеные крысы и змеи, подвешенные к потолку, большой котел над очагом…
— В этом доме множество очагов и котлов, юноша. Но они вам ни к чему. И я вас очень прошу, когда вам будет больно, а больно будет, раз больно, значит, это очень хороший результат, вы, пожалуйста, не ругайтесь, как этот ваш старший приятель, — попросил Манг.
— Что же прикажете мне делать? А если матерное словечко вырвется само по себе?
— Что делать? А вы пойте.
— Что петь?
— На ваше усмотрение. — Три пары рук уложили Лёшу на верстак и закрепили его голову и ноги в тисках.
— Степь да степь круго-о-ом, — заорал Лёша от боли в висках, — в той степи глухо-ой… Ай!
Лечуньи, опустив пару рук под верстак, принялись что-то подкручивать, и Лёшины кости противно захрустели, растягиваясь.
— Говорите! Пойте! Главное — не отключаться! — тараторил Зиу, продолжая растягивать Алексея, словно тот был куском резинового жгута. И Алексей всё горлопанил песенку про путь, который далек лежит, а куда он лежит и откуда, про то никому не ведомо и в общем-то не важно и никакого интереса не вызывает.
Изрядно растянув Алексея, Лечуньи привели в действие какое-то приспособление и, не переворачивая верстак целиком, перевернули пациента кверху спиной. Здесь все их шестеро рук принялись за дело и стали мять, щипать, массировать, выстукивать его спину вдоль всего позвоночника. Через некоторое время, проведя по позвонкам так же, как делает это пианист, выдавая лихое глиссандо, Лечуньи принялись за обратное действие, и теперь бедного молодого человека стали, наоборот, сжимать. Затем его вновь растянули и вновь устроили пляску рук на спине. Эта процедура всё продолжалась и продолжалась до тех пор, покуда Лёша, совершенно ополоумевший от боли, вдруг понял, что в его тело, совершенно незаметно пришла прежняя, полноценная чувствительность. Он попробовал пошевелить рукой, и это у него получилось! С ногой дело обстояло сложней, так как обе ноги всё еще оставались зажатыми в тиски, но Лёша чувствовал, что он может двигать ими!
— У меня-а жена-а-а ох ревнивая-а-а! — На этой высокой ноте Алексей завершил свое выступление в пыточной палате (как он мысленно назвал это помещение) и крикнул: — Я всё могу, я всё ощущаю!
— Ничего ты не можешь, пока мы тебе этого не позволим, — заявил Манг, — полежи-ка ты лучше вот здесь. — Завернутый в простыню, Лёша оказался на полу неподалеку от Виктора.
