Виктор Демуров - Зарницы грозы
Гроза сомкнулась на птице, разгрызая, хлюпая, урча. Несколько окровавленных перьев слетели на пол. Слепая морда, состоящая из одной только пасти, и не пасти даже, а широкой, как туннель, глотки, повернулась к Баюну. Тот сбросил с шеи веревку и стоял, подергивая коротким хвостом.
— Не предавай меня второй раз, — сказала Гроза. — Я дала тебе все, что ты хотел.
— Это был обман. Я не знаю, насколько, но это был обман, как и твое обличье. Ты была во мне все это время, да? Ты смущала мои мысли, использовала меня, пыталась вырваться из... я уж не знаю, куда Волх тебя заточил.
— Он убийца, Баюн! Не защищай его!
— Я защищаю не его. И если уж он убийца, то чем ты лучше?
— Но ты сам меня позвал!
— Тогда ты была нужна. Сейчас — нет. Знаешь, как заговаривают от укуса змеи? Дают выпить змеиного яда.
— Ты мне не противник. Одумайся.
— Заткнись, — сказал Баюн, у которого закончились умные ответы. Он приготовился, и Гроза налетела на него.
Ослепительными кометами пронесся Конклав по небосводу, ведя за собой хоругви ангелов, похожие на звездопад. Те, кто их видел, говорили, что это предвестник конца света. Небесное воинство достигло земли и прошло сквозь нее в перевернутый пекельный мир. Явление народоводителей было встречено паникой среди нав, а Волх, скорчившийся от боли в тот момент, когда пал его маршал, поднял бессильный, полный ненависти взгляд на отца и уже приготовился встретить его меч. Однако ни Конклав, ни ангелы не остановились. Они послали вспышкой приветствие Светлому Императору, разившему щупальца Чи-Ю, и устремились к подземному небу, в густо-фиолетовый мрак, за облака, что были вовсе не облаками, но спекшимися воедино, подобными дыму или туману, пустыми оболочками отлетевших здесь душ. Всадники Прави рассекали тьму, будто сияющий булат. Мимо них проносились миры пекельных богов — огненные и ледяные, пусто-пыльные и гниющие, озаренные алым, лиловым, рыжим, заполненные такими беспросветными тенями, что черный цвет в них кажется светлым.
Чем дальше скакал Небесный Конклав, тем плотнее и тяжелее становилось то, что заменяло вокруг воздух. Ничто живое уже не могло бы существовать в этом мраке, где пропали последние цвета, пропало время, пропали верх, низ и направления. Человек был бы там раздавлен, сплющен в крохотнейшую точку, и даже эта точка продолжила бы сжиматься. Однако мрак был полон жизни, не имеющей ничего общего с жизнью земной. Навстречу Конклаву ринулись те существа, что воплощаются как Грозы. В преисподней у них нет тел, даже таких отвратительных. Их души — чистое намерение, страсть пожирать и разрушать, и эту страсть, словно удар неподъемной булавы, они обратили на светлое воинство. Ангелы, чей облик отдаленно похож на колеса белоснежного пламени, вращающиеся по всем сторонам света, встали заслоном у Гроз на пути, испепеляя их слепую грузную волю и заставляя снова растворяться во тьме.
Уже даже народоводители ощутили, как давит и сжимает толщь ада. Их будто протягивали сквозь узкую дырочку в сплошном граните. Но ни Светлый Князь, ни его братья не отступили перед миром Вия. Всего лишь чуть замедлившись, они пробивались дальше. Мрак всколыхнулся и заполнился окияном жгучей слизи, живым, голодным, переваривающим сам себя. И его, собравшись в один сверкающий клин, подобный солнечному лучу, пересекли небесные воинства. Глубже и глубже в воронку, где даже их собственный свет переставал быть виден, опускались они навстречу главному врагу.
Все темные стремятся продлить свою жизнь, и расстаются с нею, только если становится лучше не быть. Ведь именно это ждет их в посмертии: исчезновение, угасание души, посколько лишь Ирий может поддержать ее, оставшуюся без тела. Небытие — расплата перед Правью за сознательное отпадение. Некоторые духи пытаются обмануть кару и припадают к силе особых мест, святых или ужасных — кладбищ, храмов, пыточных застенков. Они становятся призраками, и вынуждены вечно бродить по одному и тому же пространству, зависимые от него, постепенно теряющие разум, так как эта подпитка не спасает от угасания, а лишь растягивает его. И немногие, единицы, выслуживают себе от тьмы новое воплощение — будь то за исключительные заслуги, либо же потому, что погибший не завершил своего дела.
Финист падал, не понимая, почему еще осознает себя. Его душа, укрытая пурпурным коконом, скользила вниз по щупальцу Волха, которое вдруг свернулось и удержало этот кокон, будто каплю воды. Финист увидел подземный бой, мятеж в Навьем царстве, свежие раны на теле своего владыки и его незатянувшиеся до конца рубцы. Ясный Сокол без колебаний предложил бы Волху не оставить даже воспоминаний от жалкой души своего маршала — если б это хоть на малую толику придало демону сил или уменьшило его боль.
— Знаю, — громыхнул Волх, — но ты мне будешь полезен не в этом качестве. — И демон швырнул Финиста в самые недра Цитадели, в лабиринты, где без устали трудятся мастера, создавая живое и неживое, колдовское и послушное природным законам, знакомое поверхности — и должное явиться туда через много сотен лет.
Я ненавижу Грозу, проносилось в голове Баюна, пока перед ним раззевалась черная зловонная пропасть, и даже этим я ее питаю. Она забирает и извращает все, что мне дорого. Но без меня ее план рассыпется. Без того меня, которого она поработила.
Ягжаль, богатырки, Иван-Царевич, Емеля, родичи, друзья, все травившие душу теплые воспоминания представились Баюну будто нарисованные на бесконечном свитке. Он напрягся, так, что выпущенные когти глубоко скребанули по дереву, пытаясь мысленно влиться душой в этот свиток, ощутить его, переполниться им, а затем швырнул его в бескрайнюю реку огня, напоминающую чем-то Смуродину. Любой чародей сказал бы, что Баюн творит магию, входя в такой же сон наяву, в котором обращался ко Скимену магистр светоносцев. Но рысь того не знал. Он понимал, что не может убить Грозу ни зубами, ни лапами. У него не было другой силы, кроме силы разума — той самой, с помощью которой она обрела плоть.
Свиток вспыхнул, истязая Баюна. Из рысьей души будто насильно что-то вытягивали, как дети-мучители вытаскивают у кошки из горла проглоченный ею кусок мяса на веревочке. Баюн убивал собственный мир и горько плакал о нем, но было в этом и нечто подобное священнодействию, нечто великое. Место утраченного заполнял искристый, как свежий снег, надменный холод. Баюн догадался, что так, лишенные всего святого, презрительно и рассудочно, мыслят навы, но почему-то не испугался. Зев Грозы захлопнулся, погружая Баюна в топкую горячую тину. Тело его смутно чувствовало ожоги, но это было уже нисколько не важно.
Из огненной реки, там, где прогорели остатки свитка, поднялась огромная глыба — властная, гордая, несгибаемая. Распахнулась в оскале пасть, роняя жидкое пламя с морды. Демон мгновенно раздулся, заполняя собой все сознание Баюна. Рысь видел его отчетливо, словно вживую, и мог разглядеть каждую складку шкуры, каждое сочленение броневых пластин. Подобно наве на радении, Баюн проник в эту тушу и прочувствовал ток его крови, что лилась реками Тридевятого, биение могучего сердца в царском тереме, тысячи присосок, кажущихся людьми, жестокий тиранический разум, в который сливалась армия русичей. Это наше, подумал рысь, наше — и мое! Он позволил новому чувству захватить себя — восхищению, подобно тому, как вызывает восхищение громадная пушка или тяжелая грация хищной панфиры, и услышал, как далеко-далеко, в каком-то другом мире, Гроза завизжала от удивления и боли.
