Флетчер Прэтт - Колодец Единорога
Прислуживали в основном миктонцы, по виду — сущие головорезы, иные даже — в невообразимых головных уборах Дзика. Они проворно наполняли чаши пирующих, но Эйрар избегал пить, гадая, чем могло кончиться нынешнее веселье.
Однако под конец появился всего лишь менестрель, который, промочив горло, завел нескончаемую песнь во славу Ос Эригу, где люди свободны. Герцог Микалегон сам подтягивал припев, отбивая такт рукояткой ножа. Когда же песнь смолкла, он поднялся на ноги и воскликнул:
— Выпьем за старых Богов сражений и побед — и да сгинет проклятый Колодец!
Певец ударил по струнам арфы. Люди в зале вставали один за другим, нестройно крича. Поднялся среди прочих и Эйрар, но лишь чуть пригубил и вновь сел, чувствуя, как по спине побежали мурашки: ведь это было почти святотатство. Его смущение не укрылось от взгляда соседа по столу — одного из офицеров Микалегона, воина с жестким, изборожденным морщинами лицом и шрамом от раны, которая, видимо, когда-то едва не стоила ему глаза.
— Не обижайся, империал, — сказал он, впрочем, вполне дружелюбно. — Просто Ос Эригу всегда поступает так в начале войны.
— Я дейлкарл, — сказал Эйрар.
— Да? Но тише: сейчас герцог скажет тост, а потом начнутся обеты…
Чаша Микалегона была снова полна, лицо великана сияло.
— Мы в осаде! — провозгласил он. — Там, за мостом, сидит барон Катинэ с Четвертой терцией Бриеллы, и он намерен вести войну до конца. Он хочет разорить гнездо Морского Орла и слышать не желает ни о каких компромиссах. Сегодня утром мы приняли его вызов — посланец барона висит на воротах с той стороны!
Он подождал, пока стихнет взрыв восторженных криков, высоко поднял чашу и продолжал:
— Клянусь этим Кубком Войны ни с кем не заключать мира и не щадить никого, пока трон четырнадцатого графа Валька не будет низвержен, а барон Катинэ — убит! Кто со мной? Кто — вместе с Вольным Братством Ос Эригу и со мной?
И поднес кубок к губам. Пламя факелов заплясало, точно от ветра, когда воины Эригу, а за ними — воины Дейларны и Каррены — вскочили с боевым кличем, размахивая оружием. На сей раз Эйрар осушил чашу до дна, от всей души. Но когда крики стали стихать, а люди — рассаживаться, его шрамолицый сосед остался стоять. Вот он поднял свой кубок и провозгласил:
— Клянусь этим Кубком Войны, что последую за герцогом Микалегоном до конца — и не лягу спать под крышей до тех пор, пока не сойдусь с бароном Катинэ в поединке или пока он не будет убит!
Он выпил. Зал отозвался приветствиями, хотя и не столь шумными, как в первый раз, воздавая своего рода дань уважения. Следом поднялся Альсандер:
— Я здесь чужеземец и вдобавок бывший ваш враг, — сказал он. — И тем не менее, над этим Кубком Войны я произношу обет сражаться плечом к плечу с герцогом Микалегоном. Клянусь не знать покоя и не заключать мира, пока он сам не заключит мир! Клянусь от своего имени и от имени всех нас, шестерых братьев, увидевших свет чудесным образом, двумя тройнями. Клянусь моей родиной, чьи зеленые холмы навеки запечатлены в наших душах, что я войду в карренский Дворец лишь после того, как вожди Народной партии подметут в нем пол своими бородами. Вот какой обет произношу я над вашим Кубком Войны!
— Клянемся! — в один голос крикнули Плейандер и Эвименес, и еще прежде, чем зал разразился криком, этот последний добавил:
— А я клянусь собственной рукой истребить Стенофона Пермандосского — и возлечь с его сестрой Ликаоникой без его на то дозволения!
Восторженный рев, вырвавшийся из десятков глоток, потряс каменные стены. Если раньше морские короли севера были не очень-то высокого мнения о полководцах с Островов, то теперь виночерпии сбились с ног: люди стучали кулаками по столам и пили за здоровье карренцев. Вот это был обет так обет!..
Непрерывный гул повис под сводами зала. Один за другим вставали свободные воины Ос Эригу и произносили клятвы одна другой хлеще. Кто-то сулился утвердить белое копье на высочайшей башне Бриеллы; слышавшие, впрочем, сочли, что это была пустая болтовня, а не обет. Но следом прозвучало обещание принести домой значки трех валькинговских деций — и заслужило всеобщее одобрение. Поднялся Рогей:
— Над этим Кубком Войны клянусь поступить с бароном Ванетт-Миллепигом точно так же, как сам Рыжий Барон поступил с детьми синдиков Мариаполя!..
Он почти прорычал эти слова, и люди невольно притихли, слушая его грозный зарок. Долговязый Эрб хотел говорить, однако герцог Микалегон жестом велел ему обождать и кивнул Эйрару, приглашая его произнести свою клятву.
Пиво северян было крепким, но Эйрар проглотил его куда меньше, чем любой из присутствующих, и на его почти совсем трезвую голову затея с тостами и клятвами выглядела глуповатой. Он видел, как поджал губы волшебник Мелибоэ. И все-таки выпитое изрядно разгорячило в нем кровь, к тому же отступать было некуда:
— Клянусь Кубком Войны, — прозвенел его голос, — что не сложу оружия, пока Дейларна не станет столь же свободной, как Ос Эригу… — он запнулся на миг и с некоторым изумлением услышал из собственных уст: — Клянусь также, что не полюблю и не пойду под венец ни с одной женщиной, кроме Аргиры, принцессы из Стассии… хотя бы весь мир лежал между нами!
Поднялся крик, со всех сторон к нему потянулись руки с кубками, но все голоса покрыл раскатистый хохот герцога Микалегона. Принц Аурарий скривился в мерзкой ухмылке. Плейандер надул губы совсем по-мальчишески, а мрачный Эвименес отшатнулся так, что опрокинулось кресло, он приподнялся, опершись на стол кулаком, злые глаза глядели пристально. Волшебник Мелибоэ задумчиво потупился; он выглядел опечаленным — или это только казалось?
— Хорошо сказано, — похвалил Эйрара шрамолицый сосед, а кто-то из воинов Ос Эригу уже клялся не есть ничего, кроме вяленой трески, покуда не скормит рыбам дезериона. Длинный зал словно бы плыл и покачивался среди общего гвалта — Кубок Войны обходил его по кругу, обеты звучали один за другим, но Эйрар Эльварсон почти не слушал, мучительно размышляя: «А правильно ли я поступил?..»
…На деле осада началась на следующий день, рано утром, когда люди в крепости только-только просыпались, раздражительные и с тяжелыми головами после выпитого накануне. Скала Ос Эригу была продолжением самого западного отрога Железных Гор, и оттуда, из сосновых лесов, к подъемному мосту замка вела извилистая дорога. И вот, едва забрезжил рассвет, человек, обладавший зрением Эйрара, мог бы различить на этой дороге сквозь мелкий весенний дождик алый треугольник Бриеллы, колебавшийся на походном древке. А кто-нибудь, наделенный столь же острым слухом, расслышал бы вдалеке сквозь туман тонкое пение воинских флейт. Это шли терциарии.
