Алана Инош - Слепые души
— Привет, ты что здесь делаешь? — говорю я ему.
Он не отвечает на приветствие, а сразу обрушивает на меня не очень-то ласковый вопрос:
— Где тебя носит?
— Это что за тон? — усмехаюсь я. — С каких пор я должна перед тобой отчитываться? Ты мне муж, что ли?
— Настя, ты не берёшь телефон, дома тебя тоже нет… Я беспокоюсь, знаешь ли.
Это умиляет меня до глубины души. Он, оказывается, беспокоится обо мне! Я глажу его по голове, очень похожей на голову Ники.
— Костя, солнышко… Ну, я же большая девочка, комендантский час на меня не распространяется. Я была у подруги.
— Это у той, которая стрижётся, как пацан?
— Да, у той. Её зовут Ника. Ни-ка. Запомни. И насчёт её стрижки не советую ехидничать. Это, знаешь ли, не делает тебе чести.
Он пожимает плечами.
— Да мне-то что? Пусть хоть налысо бреется, ей даже идёт. Но я сейчас не о ней, я о тебе. Почему ты так поздно возвращаешься? И почему не берёшь телефон? Тебе не приходит в голову, что я могу беспокоиться?
— Костя, я не твоя жена, — улыбаюсь я. — Конечно, мне приятно, что ты беспокоишься, но я взрослый человек… Когда хочу, тогда и возвращаюсь.
— Понятно.
То, как он сказал «понятно», вызывает у меня лёгкую дрожь и холодок по коже. Положив мне на плечи руки, он привлекает меня к себе и тихо, очень серьёзно говорит:
— Насчёт жены… Или ты выходишь за меня замуж, или… Или я вообще ни на ком никогда не женюсь.
От тёплой тяжести его рук на своих плечах я млею и таю, как кусок масла на сковородке. И щекотно, и смешно, и уютно.
— Костя… Если ты дашь обет безбрачия, тебе заодно придётся постричься в монахи. А в монашеской рясе я тебя никак не представляю.
— Так ты выйдешь за меня?
— Костя, мне надо подумать.
— Ты это уже говорила. Сколько ты ещё будешь думать?
— Сколько нужно. Ты же всё равно ни на ком не женишься, так чего мне торопиться?
— Ты смеёшься надо мной!
— Нет, Костенька, я серьёзно.
— Ч-чёрт!
Я прижимаю пальцем его губы.
— Не чертыхайся. Я этого не люблю. — И, щёлкнув его по лбу, говорю: — С этого момента каждый раз, когда ты захочешь чертыхнуться, вместо этого ты будешь чихать.
— Прикалываешься! — смеётся он.
— А вот попробуй, чертыхнись.
— А вот возьму и чер…
Он спотыкается на полуслове и щурится, как будто что-то попало ему в нос, морщится, и…
— Апчхи!
Я хлопаю в ладоши и смеюсь, а он опять чихает. Двумя разами это не ограничивается, и он чихает снова и снова, как из пулемёта, а я загибаюсь от смеха.
— Слушай, это… апчхи! Не смешно! Апчхи! — чихает он.
— Так тебе и надо, сквернослов! — хохочу я. — Будешь теперь думать, прежде чем поминать нечистого!
— А-а… апчхи! Слушай, прекрати это! Апчхи! Я больше… апчхи! не могу!
— Будешь чертыхаться?
— Не бу… апчхи! не буду!
У него уже слезятся глаза, и я решаю сжалиться.
— Ладно, хватит, — говорю я, положив руку ему на лоб.
— А… а-а… — набирает он воздуха, но на сей раз чихнуть не получается, и он расслабленно выдыхает: — Уф-ф… Фу, вроде отпустило.
— Ну, то-то же, — говорю я.
Он смотрит на меня почти с испугом.
— Насть, ты как это делаешь? Какого чёр…
В тот же миг у него страдальчески перекашивается лицо, и он разражается новой очередью чиханий. Между ними он умоляет меня:
— Насть… апчхи! Ну хва… апчхи! Я больше не… апчхи!
— Ну, теперь ты понял, как это серьёзно?
— Я по… апчхи!
— Ладно, на сей раз прощаю. Хватит.
Чиханье прекращается, и Костя, потрясённый и измученный, вытирает нос и глаза. Он опускается на край сиденья своей машины и шмыгает носом, а я, стоя рядом, усмехаюсь:
— Ну, всё ещё хочешь на мне жениться? Я ещё и не такое могу. Будешь приходить домой пьяным — сделаю так, что от водки у тебя будет понос, а от пива — чесотка. Будешь ходить налево — сделаю, чтобы при одной мысли об этом у тебя самопроизвольно опорожнялся мочевой пузырь. А будешь мне врать, что задержался на работе — сделаю, как в фильме «Лжец, лжец» с Джимом Керри. Будешь говорить правду всем подряд, направо и налево.
Он качает головой.
— Слушай, ты страшный человек… Может, мне и правда не стоит с тобой связываться?
— Решать тебе, — говорю я сухо. — Я тебя предупредила, чтобы ты знал, на что идёшь.
— И хорошо, что предупредила! Боюсь, что я не готов расстаться со всеми мужскими вредными привычками, — улыбается он. — Я подозревал, что ты не совсем обычная, но чтобы настолько… Даже не знаю.
— Дело твоё, — заключаю я. — Теперь и тебе есть над чем подумать.
— Это точно! — смеётся он. — Знаешь, ты похожа на ведьмочку… Нет, нет, не обижайся! Ты светлая.
— Ну, спасибо и на том, — усмехаюсь я. — Ладно, я пойду. Уже поздно, завтра на работу. А ты думай… Время ещё есть.
Время ещё есть, но его очень мало, и я тороплюсь принять душ и лечь в постель, чтобы не проспать на работу. Я очень устала: гудят ноги, горят щёки, плывёт голова. А потом какая-то невидимая сила отрывает меня от кровати, и я оказываюсь под солнечным небом среди звенящей травы, среди разноцветья Долины. На плечи мне струится с неба ласковое тепло, и мне навстречу бежит девочка с букетом. Я подхватываю её на руки, и мы бредём по траве, бредём куда глаза глядят, и нам хорошо. Всюду, куда ни кинь взгляд — колышущееся море цветов, купающихся в золотом солнечном тепле. Всё равно, куда идти: нас никто не торопит, никто не преследует, мы вдвоём, но кого-то не хватает. Я не могу понять, кого, и девочка спрашивает:
«А где папа?»
Я растерянно оглядываюсь, но никого не вижу. Мне приходит в голову мысль.
«Слушай, — говорю я девочке. — Папа, наверно, остался там, на земле. Я-то могу просто так спуститься обратно, а вот как это сделать тебе?»
«Наверно, мне надо забраться к тебе в животик», — говорит она, улыбаясь не по-детски мудрой улыбкой, и мне почему-то думается, что все дети в Городе Света такие. Они знают больше нас, земных жителей, но как только рождаются на грешной земле снова, они всё, или почти всё забывают: уж таков извечный цикл.
Мы сидим в траве у дороги, я заплетаю ей волосы, а она плетёт венок из цветов, которые она собрала. По дороге идёт кудрявый мальчик, ведя за руку мальчика помладше, лет семи. Он хорошенький, как купидончик, но у него недетские глаза. Это новорождённый ангел — ангел моей дочки. Едва завидев её, он рвётся к ней, и кудрявый мальчик отпускает его. Маленький ангел, подбежав к нам, садится рядом в траву, рвёт цветы и протягивает их девочке, а она берёт их и вплетает в свой венок. Венок готов, и она надевает его мальчику на его золотую шапку кудрей. Они бегают наперегонки, и среди травы звенит их смех. Мою руку трогает мягкая рука: пора возвращаться на землю.
