Алана Инош - Слепые души
Её «наезд» не имеет на Костю воздействия — он лишь недружелюбно переспрашивает, двинув бровью:
— Кто я такой? С какой стати я должен отвечать на вопрос, заданный таким тоном? Сначала вы потрудитесь представиться.
Ника, усмехнувшись, сплёвывает на асфальт:
— Надо же… Джентльмен из высшего общества! Куда уж нам, обыкновенному быдлу, до вас! — И, переведя взгляд на меня, говорит мне всё с тем же прищуром, глухо и хрипло: — Настя, я пойду. Ещё раз спасибо за всё.
С отчаянием чувствуя, что разрулить эту дурацкую ситуацию у меня не получается, я цепляюсь за её руку:
— Ника, да подожди…
Её взгляд обдаёт меня холодом:
— Иди. На работу опоздаешь.
Она уходит скорым шагом, сунув руки в карманы и низко пригнув голову, а я беспомощно смотрю ей вслед, и на душе как-то гадко оттого, что так всё получилось.
— Это что был за тип? — спрашивает Костя.
— Это не тип, — отвечаю я. — Это Ника.
— Ника? — переспрашивает он, непонимающе морща лоб. — Это от «Николай»? Странно…
— Нет, Ника — это Ника. Она моя подруга.
— Она? — фыркает Костя. — А я её за парня принял! Слушай, но она так одета и подстрижена, что можно и перепутать!
Мне теперь уже ничего не остаётся, как только сесть в машину к Косте и позволить ему подвезти меня. Сначала мы молчим, а потом Костя, чтобы что-нибудь сказать, говорит:
— Ну и подруги у тебя… Брутальная девушка. Чего она на меня так наехала?
Я чувствую себя слишком усталой, чтобы объяснять, кто такая Ника, и поэтому просто молчу. Костя, не получив ответа, озадаченно мычит:
— М-да…
Проходит минута, две, и он вдруг вспоминает:
— Слушай, я же вот что хотел сказать! Мне тут сон странный приснился. Может, и чушь, но… В общем, девчушка маленькая, бегает по травке, рвёт цветочки. Я смотрю на неё и откуда-то знаю, что она моя дочка — просто знаю и всё, а откуда — непонятно. К чему бы это?
Вот мы и познакомились, папа.
Глава 29. Дорогу осилит идущий
Я иду домой, но мои ноги сами сворачивают во двор с серебристыми ивами и качелями, с песочницей и расплавленным золотом солнца в окнах. В песочнице играют дети, девочка с хвостиками прыгает через скакалку, а на скамейке сидит стриженая девушка в широких чёрных штанах с карманами и блестящими молниями, в джинсовой голубой жилетке и белой водолазке. На земле между её широко расставленными ногами в чёрно-белых полукроссовках стоит недопитая бутылка пива из коричневого стекла, в лениво повисших пальцах дымится сигарета. Ребёнок, запутавшись в скакалке, падает и плачет, и девушка говорит:
— Настенька! Ты же большая девочка, а плачешь. Ну, иди сюда.
Я вздрагиваю, услышав своё имя, но эти слова обращены не ко мне. Девушка бросает сигарету и отставляет в сторону пиво, сажает малышку к себе на колени и что-то говорит ласково и тихо, вытирая ей слёзы. Девочка доверчиво льнёт к ней и уже не плачет, берёт конфету, которую девушка достаёт из кармана джинсовой жилетки, мягкими розовыми губками чмокает её в щёку и снова бежит играть. Девушка наблюдает за ней потеплевшим взглядом и ласковыми морщинками у глаз.
Я подхожу и сажусь рядом. Она делает глоток пива, как бы не замечая меня, и мне кажется, что я невидимка. Мы молчим под шелестящими ивами, я дотрагиваюсь до её чёрной штанины:
— Новые?
— Что? — рассеянно переспрашивает она.
— Штаны.
Ника кивает, достаёт новую сигарету.
— Сегодня купила. Да, кстати. — Она расстёгивает карман жилетки и достаёт пятьсот рублей. — Возьми, они не понадобились. Я мамке правду сказала.
Она зажигает зажатую в её губах сигарету, я со вздохом прячу деньги в кошелёк. Мы сидим и снова молчим, она старается выпускать дым в сторону от меня.
— Ника! — слышится с балкона. — Пошли ужинать!
Она оборачивается, отвечает:
— Иду, мам!
— Кто там с тобой? Настя? — кричит голос с балкона.
Я тоже оборачиваюсь и приветственно машу рукой:
— Здрасьте, Надежда Анатольевна!
— Заходите обе, будем ужинать! — зовёт она.
Я встаю со скамейки, а Ника ещё допивает пиво. Я протягиваю ей руку:
— Пошли, мама зовёт.
Допив последний глоток, Ника оставляет пустую бутылку возле скамейки — для сборщиков стеклотары. Сделав напоследок пару затяжек, она бросает сигарету и идёт к подъезду, так и не взяв мою руку. Подавив вздох, я иду следом.
В открытую форточку доносятся голоса детей и шелест ив, кухня наполнена вкусными запахами. Сердце сжимается: разве можно желать чего-то иного, стремиться куда-то прочь, не ценя домашнего тепла? Оно всегда есть и ждёт нас, пока мама дома. Ничего, что она немножко ворчит: она желает добра.
— Мыть руки, девочки… Ника, может, хватит уже надуваться пивом? Вот не буду больше давать тебе деньги — иди, сама зарабатывай, взрослая уже… Бери пример с Насти — она молодец… Не курит, пиво не пьёт, работает, готовить умеет — в общем, повезёт тому, кто на ней женится.
В тарелках дымится борщ, белеет сметана, плавает ароматная свежая зелень — не борщ, а поэма. Отправив первую строфу этой поэмы в рот, Ника бурчит:
— Кто меня с судимостью на работу возьмёт? Сама знаешь…
Маленькая женщина вздыхает, вытирает руки полотенцем.
— Вот заладила — не возьмёт, не возьмёт… А ты пробовала, ходила куда-нибудь? Хоть какую-нибудь работу надо найти — не сидеть же сиднем, пиво дуть да сигареты по пачке в день смолить!
Ника дует на ложку с борщом: горячий.
— Мам, ну не нуди ты… Устроюсь. Ещё недели не прошло, как я дома, а ты уже мне плешь проела с этой работой… Найду я её, найду!
— Ты каждый день обещаешь, — не унимается Надежда Анатольевна. — А сама хоть бы газету купила!
— Да купила уже, вон лежит, — показывает Ника кивком головы на свёрнутую в трубочку газету с объявлениями о работе, лежащую на подоконнике.
— Ну, вижу, купила. Только не видно, чтоб ты её просмотрела!
— Не успела ещё. Сегодня просмотрю. Ох, мам… Неотвязная же ты!
— И не отвяжусь, пока не устроишься.
В уголках губ Ники проступает усмешка, она молчит и ест борщ. Я тоже ем и думаю: трудно же ей будет устроиться. На вышедших из мест заключения смотрят, как на прокажённых. Хорошее место вряд ли удастся найти. А ведь у неё высшее образование. Вот так, из-за одной глупости — вся жизнь наперекосяк.
После борща мы едим котлеты с тушёной капустой — объеденье, Надежде Анатольевне следует поставить пятёрку по кулинарии. На третье — кисель с черникой и овсяное печенье. Ника понемногу добреет от еды, чмокает мать в щёку:
— Спасибо, мамуля… Ты чудо.
Потом мы смотрим телевизор: Надежда Анатольевна в кресле, а мы с Никой — на диване. Идёт сериал, и взгляд Надежды Анатольевны прикован к экрану: она увлечена развитием сюжета, и реальный мир для неё сейчас просто не существует. Пока она не видит, я тихонько прижимаюсь к Нике и кладу голову на её плечо. Я делаю это безо всякой задней мысли, просто потому что мне хорошо и уютно здесь, с ними, а она заметно напрягается от моей близости. Я не знаю, то ли ей это неприятно, то ли слишком волнует её — как бы то ни было, я решаю пощадить её чувства и немного отодвигаюсь. Но мне грустно.
