Андрей Валентинов - Рубеж
Дочь любопытной Хавы, что ты здесь делаешь?!
Лай вдруг стихает, будто невидимые псы потеряли след. Но радоваться нечему: по ту сторону ограждения из-за приземистого холма выезжает одинокий всадник. Жеребец под ним отливает аспидной чернотой, горделиво ступая по земле; сам всадник почему-то одет в пышный наряд кастильского дворянина, каких много собиралось поглазеть на костры соплеменников старого рав Элиши. В облике всадника есть все: кожа и шелк, парча и бархат, пряжки и эполеты, ножны длинной шпаги у бедра, лаковые голенища сапог и перо на широкополой шляпе. Даже плащ на нем того цвета свежих роз, который получается лишь при смешении кармина с персидским кобальтом… нет лишь главного.
Лица нет, рук нет — вместо открытой взгляду плоти ровно дрожит голубоватое сияние.
Свет в мирских одеждах, верхом на жеребце из мрака.
Да, я понимаю.
Она, та некрасивая женщина в простынях, — таким она видит Самаэля, гордого Малаха, чья власть зиждется на силе… да, я понимаю.
И еле удерживаюсь, чтоб не закричать; хотя кричать мне нечем.
Меня здесь нет, я здесь случайно…
Самаэль подъезжает к ближайшему столбу. Спешивается. Ленивый свет вытекает из-под обшлага, трогает металл репья, ласкает ржавчину. Пространство между кружевным воротником и шляпой вспыхивает пламенем свечи: белая вершина, чья суть — Благо, голубая сердцевина, чья суть — Уничтожение, и красное основание, чья суть — Поддержка. Мгла вокруг Малаха редеет, рвется клочьями тумана, но вместо звезд в небе проступают искрящиеся буквы. Йод, Шин, снова Йод, и снова Шин, и снова — слово «Бытие», многократно подхваченное небосводом.
Красавица останавливается.
Ее бег завершен.
— Подойди, Проводник, не бойся! — говорит Самаэль.
Ржание вороного жеребца эхом вторит ему.
Бальное платье — у столба. По эту сторону заграждения. И псы совсем умолкли в туманной дали. Словно умелые псари дернули сворку, уводя клыкастых питомцев прочь от добычи. Двое стоят, разделенные колючей паутиной: Существо Служения и душа одной из дочерей Хавы.
А вокруг все так, как хочет видеть смертная.
— Ты все-таки боишься. Проводник? — спрашивает Самаэль. — Ты не ожидала встретиться здесь со мной?
— Да, боюсь, — отвечает красавица.
Голос ее тускл.
Засиженное мухами стекло — вот ее голос.
— Почему?
В ответ стекло трескается отчаянным воплем.
— Потому что ты предал меня! Потому что я выполняла твой приказ, о могучий Самаэль, когда отправилась сюда за этим чудовищным ребенком! Ты… ты обещал мне, что это будет последнее, самое спокойное задание, что после него ты выведешь меня из мира-мертвеца, из треснувшего Сосуда! Ты обещал; ты клялся непроизносимым Именем Творца о четырех буквах! И что же?! Теперь Рубеж наглухо закрыт для преступницы, и меньше полугода отделяют меня от смерти! Где справедливость?! Ты лжец, великий Малах! Слышишь?! Я, Сале Кеваль, Проводник, утверждаю: Ангел Силы, ты подлый лжец!
Тишина. Лишь огонь лица Самаэля теперь течет вверху пурпуром, а внизу — белоснежным молоком.
Голубая сердцевина, чья суть — Уничтожение, неизменна.
— Это все, Проводник? Все, что ты хотела сказать мне, воровским образом явившись в Порубежье?
Без гнева, без злобы — одно равнодушие царит в вопросе Самаэля.
Сале Кеваль (теперь я знаю, как зовут некрасивую женщину в смятых простынях!) молчит.
Кажется, она выгорела.
Дотла.
Напротив нее стоит высокий воин: двуслойный панцирь с алыми шнурами надет поверх черно-синего кафтана, рогатый шлем с пятирядным нашейником «кабанья холка», на блестящих пластинах набедренников красуются по три бабочки из полированной меди. У пояса — меч в ножнах с чехлом из медвежьей шкуры; за плечом висит лук, туго обтянутый лакированным волокном пальмы.
Между налобником шлема и нижней частью «кабаньей холки» — свет.
Мертвенный, холодный свет букв в небе.
— Я никогда не лгу, Проводник. Не умею; не способен. И никогда не оправдываюсь — запомни это, если не хочешь смерти более страшной, чем просто смерть. Мне, сподвижнику Габриэля, князю из князей Шуйцы, не раз закрывавшему Рубеж собственным свечением, по-прежнему нужно от тебя одно. Чтобы ты привела отпрыска Блудного Малаха туда, откуда ты родом. Именно потому, что время жизни Сосуда, который ты зовешь родиной, взвешено, сосчитано и измерено. Именно потому, что радуга уже не первый год висит в вашем небе; и не только после дождя. Значит, договор расторгнут, и заступника нет…
Позади хозяина надрывно стонет гигантский нетопырь, в нетерпении дергая кожистыми крыльями.
Вороной жеребец — в прошлом.
— Так должно быть, и так будет, — заключает Самаэль после долгого молчания. — Но Десница в лице этого старовера-Рахаба, этого олицетворения трусости и ожидания, чья сущность — досмотр чужих карманов… Впрочем, это не твое дело. Проводник. Забудь. Ты поняла меня?
— Я поняла тебя, великий Малах, — судорожно кивает Сале, закусив губу.
— Ты хорошо поняла меня?
— Да. Я хорошо поняла тебя, Ангел Силы. Бунт женщины умер, не начавшись.
Так смолкает невольный богохульник перед тяжестью косматых туч над левой, чреватых бурей.
— Запомни, Проводник: то, что случилось с вами при Досмотре, — ошибка. Умысел осторожного Рахаба и моя невольная оплошность. Я власть, но не могу исправить ее. И поэтому обычный путь назад для тебя закрыт. Знаешь ли ты пути иные? Способна ли повести спутников через зарубежье?
— Багряные Врата, — еле слышно бормочет женщина, но Самаэль слышит ее, удовлетворенно кивая.
Слышу и я — ведь меня здесь нет… меня вообще нет.
Слышу, захлебываясь Хлебом Стыда, ибо счастлив, что грозный Ангел Силы не видит меня-нынешнего.
Прав был рав Элпша, тысячу раз прав, ругая меня последними словами называя болтуном! Сглазил!.. подслушали. И Рубежные бейт-Малахи начали охоту за моим сыном едва ли не с момента его зачатия!
— …Хорошо, Проводник. Открывай Врата любым способом, не медли. Прикажу всей Шуйце пропустить тебя через пограничную полосу без еда. Тебя, ребенка и тех смертных, на кого ты укажешь мне заранее. Остальные… полагаю, тебе хорошо известно, что бывает с нарушителями. Ты ведь и сама в некотором роде… нарушитель?
Напротив Сале — строгий мундир болотного цвета, чьи погоны украшены живыми звездами: буквами Йод и Шин. Кожаный пояс с латунной пряжкой, тонкие ремни крест-накрест по груди, лак чехла для малого пистоля; глянец сапог с высокими голенищами… Между стоячим воротничком и козырьком фуражки — свет. Теплый, розовый, словно платье бесплотной красавицы.
— Смейся, Проводник! Смейся вместе со мной, ибо близок час! Воистину, не смешно ли? — кладовые Рубежа ломятся от конфискованных мен, способных до Страшного Суда подымать мертвых из гробов, темницы Рубежа полны величайшими из великих, а Рахабовы служки ловят тебя на кой-то крючок для отслеживания астральной пыли! Смейся, говорю! Существа Служения в раздоре своем унизились до скрытого обмана, сделав полных тебе участниками раздора — о, потеха! Приказываю: смейся!
