Юлия Остапенко - Русская фэнтези-2008
Теперь приезжий понял, из-за чего возникло это натянутое ожидание. Местные были готовы к драке и ждали лишь, чтоб кто-то начал потасовку. Воину стало тоскливо.
Зато Чума был в восторге. В глазах красавчика возник лихорадочный блеск, он вертел головой, стараясь не упустить ничего — ни разбиваемых в щепу стульев, ни летящих кружек, ни взмахов потных слипшихся волос, когда голова дергалась от удара в челюсть… Когда кто-то оказывался поблизости, блондин наотмашь бил сапогом. Этого ему оказалось недостаточно, выбрав момент, когда два кряжистых драчуна сцепились поблизости, Чума, издав боевой клич, обрушился на них, будто коршун. Рухнули трое, поднялся только блондин. Затем ринулся в свалку, раздавая удары, вертясь среди мелькающих дубинок и ножей.
Приезжему показалось, что Чума попал в беду, он поднялся, подхватил табурет и двинулся выручать спутника. Тех, кто попадался на пути, он расшвыривал прямыми ударами в лицо, отыскал в копошащемся месиве голубой, шитый серебром, камзол, ухватил и выдернул. К удивлению странника, Чума был в полном порядке и даже умудрился сохранить венок из голубых цветов. Блондин улыбался, демонстрируя великолепные зубы.
В дверях раздался новый взрыв воплей, плотная масса дерущихся мужчин качнулась. Чума схватил гостя за рукав и потащил обратно — к столу у окна.
— Стража! — пояснил он на ходу. — Сейчас начнут хватать всех подряд. Бежим!
Странник не понимал, зачем нужно бежать, они не совершили ничего предосудительного, да и в случае нужды могли, наверное, легко отбиться… хотя бы и от стражи… Тем не менее он позволил спутнику увлечь себя к окну. Чума привычно распахнул ставни и ловко выпрыгнул наружу. Воин последовал за ним, у него вышло несколько менее изящно. Кони спокойно дожидались хозяев. Рядом валялся человек. Вокруг головы растеклось темное, лежащий не двигался и не издавал звуков. Скудный свет из окон кабака не позволял разглядеть, жив ли он — впрочем, это всадников не слишком волновало.
Они пустили коней шагом… когда нищие кварталы остались позади, и под копытами коней зашуршала оставшаяся после праздничных гуляний мишура, Чума сладко потянулся.
— Это мой город! — провозгласил щеголь, широко разводя руки, как будто хотел обнять спящий Сентино. Белый жеребец переступил копытами, звонко цокнули подковы по булыжнику. — Пришло мое время, и мой пир!
Воин пожал плечами. Пир во время Чумы его не привлекал… На площади, под свечами, догорающими в фонариках, выполненных в виде черепов, они расстались. Чуму ждала давешняя девушка, Война собрался покинуть Сентино. Здесь ему было не место.
— Прощай, — улыбнулся напоследок блондин, — а если хочешь, оставайся. Я помогу устроиться, а? Нет? Я так и думал. Тебе здесь скучно…
— Прощай, — коротко отозвался воин, разворачивая коня.
Голубые цветы в венке Чумы, несмотря на выпавшие нынче испытания, не увяли и не рассыпались. В тусклом свете фонариков-черепов они показались страннику ядовито-зелеными. «…и дан был ему венец; и вышел он как победоносный, и чтобы победить…»
С рассветом, едва стража раскрыла ворота, всадник покинул Сентино. Его путь лежал на восток — туда ушла армия мертвых, там должна была состояться новая встреча. Там, среди смертей и потерь, воин собирался отыскать свое место в мире. А этот город он оставляет Чуме…
Сперва дорога шла по сырым низменностям. Здешние земли человек отвоевал у моря, шаг за шагом, клочок за клочком. Трудолюбивые строители и землепашцы возводили дамбы, засыпали выгороженные участки камнями и песком, удобряли илом, который привозили с северных отмелей в лодках, и навозом, который привозили с южных ферм в телегах. И море отступало, а в смраде и грязи рождалась новая земля. Обильно унавоженные поля приносили неплохой урожай, на холмах, которые некогда были островками, размеренно и чинно вращались серые крылья мельниц. То тут, то там к серому небу поднимались серые дымы. Ветер расплетал их, растаскивал волокна, уносил к серым облакам… С тех пор над миром прогремели серебряные трубы, тучи затянули небосвод, будто солнце не желало видеть того, что творится в дольнем мире. Серые тучи как нельзя лучше подходили к здешним серым пейзажам, будто небеса обратились в зеркало, отражающее бедную красками землю.
И по сей день на здешние поля возили ил и навоз. Всадника не смущала вонь, на полях недавних сражений пахнет не лучше, а все, что касалось войны, ему было привычно.
О нашествии местные жители, конечно, знали, да и трубы здесь были слышны не хуже, чем где бы то ни было. Когда армия мертвых свернула к востоку, жители новой земли посчитали, что их край не пострадает, ибо эта твердь создана не Всевышним, а человеческим трудом — и, стало быть, ее не коснется общая участь. Подобные рассуждения путник слышал не раз, пока миновал низины, отторгнутые у моря — при всякой встрече люди снова и снова твердили об этом друг другу, повторяя нехитрые доводы. На узких перекрестках, где собиралось иногда по несколько повозок в ожидании возможности пересечь оживленный тракт, на паромных переправах, перед мостами, в тавернах и корчмах… Здешние жители верили в собственный тяжкий труд и полагали, что многовековые усилия сберегут от новой напасти. Их равнодушие выглядело удивительным, но воин счел его неким родом отваги.
Всадник испытывал уважение к рассудительным и не трусливым людям, но постарался преодолеть их страну как можно скорей — здесь он был чужим. Таким же чужим, как и среди торговцев Сентино. Здесь не желали его и не нуждались в нем. Здесь его даже не боялись. Война шла в этом краю непрерывно — с наводнением, неурожаем и серой тоской… но для такой войны не нужен был меч.
Потом потянулась другая земля — песчаные ланды, сопки, поросшие кривыми соснами, вымытые талой водой овраги. Изредка в дюнах попадались клочки возделанной земли. Убогие бесплодные земли — их без сожаления оставили предки тружеников, живущих ныне в приморских долинах за дамбами.
Этот край, сотворенный в дни Создания, был полон ужаса. Навстречу всаднику потянулся нескончаемый поток беженцев. Кто верхом, кто в повозке, а кто и пешком, взвалив на спину все, что успел прихватить — люди бежали от армии мертвых. Многие повторяли тот же слух, что низины, отгороженные дамбами, не будут затронуты нашествием. Некоторые, кто имел средства, собирались нанять в Сентино корабль и плыть за море. Огромная масса бежала просто потому, что оставаться было невозможно, потому что бежали все — в путь двинулись соседи, друзья и родня. Люди шли и шли навстречу путнику, переставляя ноги будто по привычке. Брели по дороге — просто так, без планов, без мыслей, даже без надежды на спасение. Обреченность читалась на всех лицах и делала беглецов похожими друг на друга, лишала возраста, стирала личности.
