Ольга Онойко - Дети немилости
Аллендорец шагнул вперед.
Ряды причудливых масок, похожих на диковинные черепа, смотрели со стен; то здесь, то там среди них тускло поблескивали темные лезвия странно изогнутых ножей. Деревянный пол украшали сложные, прихотливо вьющиеся узоры; они выплескивались на стены и языками пламени подымались к самому потолку. Узоры эти отдаленно походили на схемы заклинаний, но Лонси был все же образованный маг и намек на схему мог усмотреть в любых каракулях... Под потолком висели чучела животных и птиц. На полках, уходивших в глубь помещения, стояли рядами загадочные предметы: статуэтки, шары в бронзовых когтях, цветные фонарики, подобия выточенных из дерева замков или небывалых животных, пирамидки и кубы, покрытые все тем же узором, безлистные искривленные деревья из самоцветных камней. Истинным назначением всех их, вероятно, было украшение комодов или туалетных столиков. В тяжелых подсвечниках горели толстые свечи; их было так много, что огонь наверняка пылал благодаря Третьей магии, а вовсе не воску и фитилю. Тяжелый удушливый запах стоял в лавке; в нем смешивались смрад дешевого табака, дух сохнущих трав, благоухание ароматической древесины с Востока, тошнотная вонь гнили и грязи. Но этот запах, хоть и был крепче некуда, удивительным образом не лез в ноздри и не дурманил голову в отличие от дымов привокзального кабака. Да, пахло скверно, но как-то ненавязчиво.
– Эй! – осторожно позвал Лонси. – Эй...
Он подумал, что если в лавке горят свечи, значит, хозяин, уж верно, рядом. Свеча – не электрическая лампа, просто так не оставишь, особенно здесь, среди соломы, дерева и ветоши. Одной искры хватит, чтобы от лавки вскоре остался один пепел...
– Здравствуй, – отозвались ему.
Лонси вздрогнул и обернулся.
Ему стало стыдно: хозяйка была здесь с самого начала, но он не заметил ее, сидящую в тени, и с большим интересом оглядывал ее лавку, в то время как никаких покупок делать не собирался.
– Госпожа... – пролепетал он.
Она откинула голову и, сощурившись, оглядела его.
Невероятно толстая и очень немолодая, хозяйка не была старухой: слово это как-то не прилеплялось к ней. Платье, лишившееся цвета от грязи и старости, туго сидело на ее тучном теле, лицо было грубо размалевано, в зубах дымилась трубка на длиннейшем мундштуке. Женщина сидела за массивным, источенным жучками столом в углу, привалившись спиной к расписанной стене. Странные предметы высились на столе грудами, грозя обрушить его в труху; только перед хозяйкой оставалось немного места, и там она медленными движениями что-то раскладывала.
Лонси сглотнул. Вид у женщины был неприятный, почти жуткий.
– Госпожа, – набравшись храбрости, проговорил он, – вы не скажете... как выйти из этих мест к вокзалу?
– Какому вокзалу?
– Международному.
Жирные веки приподнялись, темные глаза снова обшарили фигуру Лонси. Маг сутулился и с несчастным видом смотрел в пол.
– Зачем тебе вокзал? – спросила торговка. – Ты же никуда не едешь.
Лонси поперхнулся.
– Я... почему вы так решили?
Женщина улыбнулась и ответила с неожиданной мягкостью:
– Те, кто уходит, выглядят иначе.
– Да? – пробормотал Лонси, теряясь, – настолько заметно...
Жирная торговка выглядела странно и выражалась странно – была вполне под стать своей лавке. Маг понимал, что продавец экзотических подарков для хорошей торговли и сам должен иметь экзотический вид, но после всех волнений, после видения рескидди в доспехах он готов был испугаться даже этой таинственной толстухи.
– Ночевать-то есть где? – вдруг спросила толстуха обыденно и дружелюбно и стала с удвоенной энергией что-то перебирать и раскладывать.
– Н-нет... – невольно выговорил Лонси, уставившись на нее. От сердца отлегло: хозяйка лавки все-таки была обыкновенной женщиной и даже, может быть, с добрым сердцем...
– Звать-то тебя как?
– Динрем. Динрем Леннерау.
– А-а... – неопределенно протянула толстуха и вытащила трубку изо рта. – Поиздержался, Динрем?
Все же странно она разговаривала и непонятно, чего хотела. Имени своего торговка так и не назвала. Впрочем, Лонси долго проработал в салоне и умел любезно беседовать с дамами, каким бы тяжелым характером те ни отличались. Его, сказать по совести, и в салоне-то держали из-за этого. Найти мага потолковей было куда как просто, но Лонси мог в несколько фраз умилостивить клиентку, на которую все остальные уже готовы были применить кое-что из Второй магии.
– Можно и так сказать... госпожа, – смиренно отвечал он.
– Хочешь со мной сыграть?
Лонси моргнул. До странности же ему в последнее время везет на игроков. До сих пор он не замечал, чтобы в Рескидде кто-то был одержим азартом.
– Сыграть? – недоуменно переспросил он. – Во что? В «палочку»?
Женщина хмыкнула, с насмешкой покосившись на него.
– Нет, – сказал она, – нет. Вот, хочешь, подойди, посмотри.
Медленно, деревянными движениями, как зачарованный Лонси шагнул к ней.
Торговка давно не мылась и стирок тоже устраивать не любила; запах от ее платья уличал ее. Пористая ее кожа лоснилась, дешевая краска осыпалась с век и ресниц. На риеске торговка говорила хорошо, но на рескидди не походила ничуть. Волосы она красила травяной краской в темно-рыжий, брови и ресницы – в черный, и природного цвета было уже не различить.
На столе перед нею лежали прямоугольные листки тонкого картона размером в ладонь, богато разрисованные тем же узором, что пол и стены; позолота осыпалась с них. Лонси никогда не видел такой игры.
– Скучно мне, Динрем, – сказала толстуха, поправляя свои листки. – Одна я.
– Одни? – повторил Лонси; он предположил, что пожилая дама захочет пожаловаться, и угадал.
– Скучно мне, – повторила торговка уныло и подняла на мага мутноватые глаза в засиненных краской веках. – Сижу тут одна. Все меня бросили. Дочь моя, засранка, не любит мать. Навестит, так только если ей надо чего. Ни поговорить, ни уважить... Мальчиков моих совсем испортила. Не хотят со мною играть.
Не было на свете двух женщин более непохожих, нежели эта безымянная полубезумная южанка и мать Лонси, государственный маг Тевилия Кеви, урожденная Антор; но лицо матери встало перед его глазами. Сухая, строгая, с запавшими щеками, мать стояла посреди большой залы и произносила слова, от которых Лонси хотелось исчезнуть, пропасть, раствориться, не оставив по себе памяти. Узнав, что встал вопрос об аннуляции его диплома, мать пришла в отчаяние и впервые за десятилетия потеряла над собой контроль. Возможно, она и не хотела говорить то, что сказала, но они с отцом действительно так думали. Они всегда думали одинаково.
– Дурные дети – это большое горе, – тихо сказал Лонси.
