В. Бирюк - Вляп
-- Не заворотила, а на место пришила. Это у него прежде завернут был, только до дерьма и доставал, а теперича и до матки достанет.
-- А чем же она шила-пришивала? А покажи нам, Хотеней, где у ей напёрсточек такой волшебный.
Нормально, вроде не Хотенеева задумка. Над ним смеются, остроумничают. Только плохо - меня непрерывно крутят, вертят, дёргают. Паранджа эта сразу сбилась, ничего не видно, как кот в мешке. Ничего не сделать. Только если они сейчас мне паранджу с рубахой на голову задерут, а у меня не штаны, а эти мои "чулочки" на идиотской ленточке-поясе... С большим бантом сзади. И не очень большим, но весьма выразительным хозяйством спереди. И тогда - абзац и писец. Сразу. А эти-то все круче, уже и ущипнуть лезут, и прижать пытаются, лапают. Ну, положим, в этом пыльном мешке много не нащупаешь. Рука сунулась под паранджу, за живот ущипнуть. Ну я по ней и врезал. Попал удачно. И тут с меня паранджу сдёрнули. А вот и облом вам, на мне еще никаб есть. И он-то у меня прямо к ошейнику завязками крепится. Как та шапка у казака:
"Но шапку выдаст только с бою
И то -- лишь вместо с головою"
нету у меня в головном платке никакого доноса "Царю Петру от Кочубея". Но - сдёрнуть только с головой. Хоть какая-то польза. И рубаху сам выбирал - до лодыжек. Для пролонгирования, так сказать, процесса.
Паранджу сорвали - теперь хоть вижу обстановку. Хотеней в углу, в него какой-то чудик с длинной белой бородой вцепился. Разговоры разговаривают. А Корней - рядом со мной стоит, руки в боки - улыбается. Сволочь. Хоть бы вступился - господин-то у нас один. Остальные - кто Хотенеев разговор слушает, кто на меня смотрит. Двое возле меня - один чадру разглядывает, другой просто глазами лупает. Я к Хотенею шаг - еще один с лавки встаёт, ухмыляется. Нехорошо так зубы скалит. Однозначно. Похоже, я тут серьёзно попал. Как Масяня в Москву.
А не играли вы ребята в регби. Влево-вправо, вперёд и в бок. И рыбкой под стол. Чуть не убился. Здесь почти все столы на козлах. Плечом - об перекладинку нижнюю. Но проскочил. Выкарабкался. Прямо Хотенею под бочок. Ку-ку, дяденьки. Спереди стол, с одного боку Хотеней, с другого и сзади - стены. Тут до Хотенея дошло, что у него что-то под боком шебуршится. Оборотил господин ко мне лицо своё белое. Мда. Скорее -- красное. О, да ты миленький уже никакой. Тебя бы в постельку и рассолу по утру по-больше.
-- Ты?
Я чуть не ответил. В полный голос. То-то бы смеха было бы когда немая персиянская княжна господина своего матом покрыла.
-- А мы тут как раз о тебе речь ведём. Ты плясать-то умеешь?
Я киваю. Класс. Сейчас будем делать танцы на столе в бане. Вертеп вполне в стиле. Тут я Прокопия увидал. Тяжело Степаниде - она-то в баню с мужиками и пошла бы - выпить, поговорить, да вот мужики - разбегутся. Приходится Прокопия посылать. Киваю ему на господина и чашу господскую подталкиваю. Видишь же - набрался. Не реагирует. А вот мой-то вещает как труба-геликон над ухом.
-- Да ты не пьёшь! Налить!
И к старцу
-- Ну так как, скажешь Гордею своё слово?
-- Сказать-то скажу. Да только он мнит - после похода.
-- Ну и пошёл он.
И своей чашей в стену. Гомон стих. Все враз заткнулись.
-- После похода - мне либо молебен, либо другую возьму. Без гонора Гордеевского да по-богаче. А он клятву порушит. Побратиму данную. Так и передай.
Тут, наконец, у Прокопия заработало. Что там у него есть - соображалкой я бы не назвал, но включилось.
-- Все, господа хорошие, время позднее, все устали, пора и честь знать. А мы вот господина нашего в опочиваленку отведём, на постельку уложим.
-- А княжна? Обещали же показать.
-- А вот и посмотрели. Вон она за нашим столом сидит, речи ваши хмельные слушает. Она-то господина и спать-почивать положит.
Прокопий и еще пара мужиков, видно из местной челяди, начали народ аккуратненько выставлять-выпроваживать, Хотеней свою-то чашку в стену пульнул, ухватил мою полную. Осушил в один дух, рукавом утёрся и ко мне
-- Ну что, серебрянка моя, пойдём поиграемся.
Наваливается, в лицо перегаром дышит, за плечо ухватил. О-ох, да все ж плечо синим будет. И уже за ляжки хватает. Хоть и сквозь рубаху да чулочки, но больно. Гости как-то в дверях столпились, оглядываются. Ой, что-то будет...
Глава 21
А ничего. Это один пьяный дурень - беда. А два пьяных дурака и сами себя развлекут. Кравчий, тоже сильно поддатый, влез:
-- А желает ли светлый боярин еще медовухи выкушать?
-- А? Чё? Не... Досыть... В опочивальню. Ты - со мной. (Это мне)
Ну и подарочек у меня. Я по своей прежней молодости помню: при такой загрузке в постель не девицу тащить надо, а ведро помойное. Челядинцы господина вытащили, кафтан и шапку надели, в терем потащили. Я, было, намылился сдёрнуть под шумок - где там. По двору полно поддатых мужиков шарахаются. Придётся исполнять волю господскую. Подпереть плечиком, проводить до опочиваленки. Русская классика, мать её. Верная жена тащит на себе домой загулявшего мужа и себя несёт. Для исполнения супружеского долга.
На теремном крыльце - Степанида. Корнея отшила сразу. Незаметно так... Посохом по своду стопы. Дотащили до спальни. Одноэтажная Русь... Ага, а на третий этаж да с пьяным здоровенным мужиком на горбу не хотите? Скинули на постелю, Степанида:
-- Раздень. Умой. Ублажи.
И уже чуть мягче:
-- Вон ведро поганое. Как блевать начнёт. Вон морс клюквенный. До утра. Не выходить, не впускать.
Сама с прислужниками - вон. А меня началась первая брачная ночь. О-очень познавательно. В том смысле, что я до сего момента с нормальной мужской одеждой дела не имел. Как тут интересно все устроено. Все больше завязочки-шнурочки. Одни сапоги с внутренними ножнами под финку чего стоят.
-- Учиться, учиться и учиться. Кто сказал?
-- Ленин.
-- Ну вот, Ленин, стаскивай с пьяного боярина сапоги.
Хотеней сперва лежал спокойно, потом ворочался, потом его рвало, потом, проблевавшись, полез ко мне. Пришлось дать в ухо и накинуть одеяло на голову. Нет, все-таки я молодец. Смолоду, конечно, бывало и надирался до поросячьего визгу. Но меня под руки не таскали - своими ножками приползал. И по прибытии - сразу в душ. Возможно, с приёмом марганцовки внутрь. Временно. Для "прополоскать". И - спать. А не свою молодецкую потенцию демонстрировать. А ему-то бедненькому... нет тут ни душа, ни марганцовки... Когда ненаглядный мой затихал, осматривал помещение - лампадка-то горит. Потом самого моего ненаглядного. А парню-то досталось. Шрам на руке. Звёздочкой. От стрелы что ли? Длинный рубец на ноге. Сабля? Чуть под другим углом бы легла и - по бедренной артерии. Смерь от кровопотери за полчаса. Как-то мне его жалко. Завернуть и оборонить. Одеялом закрыл, по головке погладил. Спи, повелитель мой непутёвый.
