Макс Фрай - Энциклопедия мифов. Подлинная история Макса Фрая, автора и персонажа. Том 2. К-Я
Ф
110. Фаро
Он вездесущ, посещает все воды.
«Стой смирно! – рявкнул я на себя. – Только девочку напугаешь. Или того хуже, внушишь ей напрасные надежды…»
Худо-бедно, но я обуздал свой первый порыв. Не помчался на другую сторону улицы, не стал хватать за руки прекрасную, глупенькую Олив Ойл, поостерегся расточать обещания иной, удивительной, волшебной участи. Оно и к лучшему: ничего выдающегося я сейчас не смог бы для нее совершить. Ключник – по крайней мере, начинающий, вроде меня, – не может действовать, когда ему заблагорассудится. Только по вдохновению, по велению свыше, или сниже, или еще откуда-нибудь, но не по собственной воле – увы.
Вита проковыляла мимо меня и скрылась за углом, а я отошел в сторону, прислонился спиной к прохладному камню нежилого, страшного, как гигантский гнилой зуб, дома. Такие, брат, дела. Такой вот у нас фотоаппарат имеется. Когда-то ты уже им пользовался, помнишь? С трудом припоминаешь? Это ничего, у нас с тобой теперь все будет именно «с трудом», ибо предстоит нам вытаскивать живых, трепетных рыбок из поросшего тиной стоячего пруда. И учти: очень, очень немногих сумеем вытащить мы с тобой. А для прочих навсегда останемся несбывшимся обещанием, пугающей, прекрасной сказкой, смутным предрассветным сном. Ясно тебе? Надеюсь, что ясно…
Кое-как приведя себя в равновесие, я вырулил на Никольскую и продолжил свои занимательные штудии. В течение часа успел побывать нетрезвым учителем географии из Рязани, по примеру Венички Ерофеева рвущимся на Красную Площадь; юным солдатиком, впервые с момента призыва отпущенным в увольнение и теперь с наслаждением поедающим пятую по счету порцию мороженого «Лакомка»; озабоченной семейной дамой сорока с лишним лет; тринадцатилетним подростком, только что спустившим в игральных автоматах украденную у матери сотню; умненькой, некрасивой учительницей музыки, мучительно размышляющей об ужасах орального секса; величественной старухой в фальшивых бриллиантах, шествующей к месту проведения тайного спиритического сеанса, – после этого переживания я почел за благо объявить перерыв, ибо вымотался. Временно пришел в негодность. Оставалось одно: свернуть в ближайший бар и заказать «Маргариту», уповая, что «счастливый час» еще не закончился, а значит, мне принесут целых два коктейля.
Вот и славно. Я, пожалуй, действительно заслужил передышку. Невелико удовольствие то и дело обрастать чужой плотью и судьбой. Тот, прежний, Макс – он тоже не слишком любил это развлечение. Не горел желанием вспоминать, что всякая человеческая жизнь похожа на сокровище, погребенное в болотной трясине. Но он-то, в отличие от меня, вероятно, не имел ни малейшей надежды изменить сей поганый факт.
Когда-то, великое множество судеб, чудес и пробуждений назад, кто-то (вероятно, Франк) говорил мне, что нет иного предназначения у человека, кроме как странствовать между видимым и невидимым, сбывшимся и несбывшимся, осуществленным и недоосуществившимся. А дело Ключника, как мне уже известно, – обслуживать путешественников. Открывать двери, выпускать демонов, сулить золотые горы, понукать, утешать, туманить разум, заманивать хитростью. Словом, давать возможность. Ну вот, теперь наконец ясно, зачем я нужен. Инструкции по применению, можно сказать, прочитаны и приняты к сведению. Экспериментальный разводной мост между сбывшимся и несбывшимся приходит в движение.
Что ж, так тому и быть.
111. Феаки
Корабли феаков достигают цели без помощи руля и мчатся с неимоверной быстротой; Одиссей в течение всего путешествия находится в состоянии глубокого сна, похожего на смерть.
Фотоаппарат снова в кофре, кофр завернут в свитер, свитер в рюкзаке, рюкзак болтается у меня за плечами, а я иду-бреду, шагаю по Москве, перехожу вброд огромный ночной город, вязкий, как черный мармелад. Сейчас он почти неотличим от собственной изнанки, почти тождественен ей, почти равновелик. Ночью все кошки серы, да. Но как горят в темноте их янтарные, изумрудные, бриллиантовые очи – почти как освещенные окна укутанных тьмою домов…
Автопилот доставляет меня по нужному адресу. Сказать «домой» – язык не поворачивается. Называть опустевшее жилье Вениной квартирой тоже не хочется. Это уже ничей дом, ничья земля, пограничная, нейтральная полоса. Мне тут, понятно, самое место.
Падаю ничком на ковер в гостиной, рвусь в сон, как в битву, очертя голову, не раздумывая о последствиях, упиваясь собственной стремительностью. Закрываю глаза, осознавая, что это – скорее ритуал, чем насущная необходимость. Огненным дождем обрушиваются на меня осколки видимого мира, который на поверку оказался разноцветной мозаикой: собирать ее – великий труд и сомнительное удовольствие, зато разрушить, оказывается, можно одним движением нежного, слабого века, взмахом ресниц, выдохом.
112. Финн
…он приобщался к скрытым тайнам…
Я толкаю тяжелую парадную дверь, неуклюже навалившись на нее всем телом. Сую наконец любопытный свой нос в образовавшуюся прореху между «здесь» и «там». Оглядываюсь. Мраморный пол вестибюля, пустая корзинка для зонтиков, еще одна дверь – нараспашку. Захожу в холл. Ага, знакомая обстановка. Здесь я, можно сказать, родился. Или проснулся, что в моем случае одно и то же. Интересный поворот событий. Не поворот даже, прыжок, кульбит, тройной тулуп, сальто прогнувшись, батман в положении с горы на лыжах. Вот ведь блин.
В центре – черный кожаный диван и журнальный столик, а справа, у лестницы – антикварное кресло, обитое красным плюшем. Рядом, на тумбочке оборудован рабочий уголок ночного портье: телефон, лампа под зеленым абажуром, подставка для газет, толстая стопка листочков для заметок, несколько остро отточенных карандашей, пустой графин и дружок его стеклянный стакан, чистый, но потускневший от долгого употребления. На стене – небольшое зеркало в позолоченной раме, из-под которой выглядывают выцветшие открытки с изображениями озера, холмов и полей для гольфа. Рядом прикреплено расписание пригородных электричек. Станция, обозначенная в качестве главного пункта отправления и прибытия поездов, называется Шёнефинг. Это слово, как я понимаю, надо бы запомнить, вызубрить наизусть. А еще лучше – записать. Не то чтобы я совсем не полагаюсь на собственную память (а ведь и правда не полагаюсь), но более всего меня сейчас интересует возможность провести эксперимент. Что станется с запиской, написанной во сне? Обнаружу ли я ее в изголовье, или в одном из карманов, или же текст вспыхнет огненными буквами в сизых сумерках пробуждающегося сознания, или вовсе ничего не случится до тех пор, пока я снова не замру на пороге этого сна… Пока не попробуешь, не узнаешь. Всегда так.
