Пол Керни - Иное царство
Говорили они мало, ели по вечерам молча. Котт ужинала поганками, которые окружали подножья деревьев в багряном изобилии. Вид у них был смертоносный, но она ела их как будто с удовольствием и пила воду из застойных луж без всякого вреда для себя. Словно была создана для жизни в подобном месте — или оно было создано нарочно для нее.
— Не понимаю, черт меня подери, почему этот край назвали Волчьим, — как-то сказал Майкл. — Тут меньше волков, меньше всего, чего угодно, чем в любых других местах, какие я видел в здешнем мире. Тут нет ничего. Ничего!
— Тут есть деревья, — напомнила ему Котт. Ее глаза светились в сумраке.
Они сидели в темноте, потому что костер, несмотря на все их усилия, не разгорелся. Лошади переминались с ноги на ногу и выдували воздух из ноздрей в нескольких шагах от них, а чуть дальше бормотал свои молитвы брат Неньян. В вершинах шелестел и шуршал ветер, но больше никакие звуки не нарушали лесной тишины.
Добрался ли первый отряд сюда? Вряд ли, подумал Майкл. Тут почти не было корма для лошадей, не говоря уж о коровах. Майкл начинал ненавидеть деревья, но молчал об этом, видя благоговейный трепет, который они внушали Котт.
В них обоих прятался вирогонь. У Майкла было ощущение, что он мог бы жить на поганках и затхлой воде, как Котт, если бы он сдался на милость леса, но он предпочитал последние крохи запасов Неньяна и принадлежать себе.
Священник кончил молиться и присоединился к ним. Его била дрожь, хотя лицо оставалось невозмутимо спокойным. За все время пути он, казалось, неизменно знал, какого направления следует держаться — даже в чащобах болот, даже в самых черных частях леса. Словно внутри него прятался компас, игла которого безошибочно указывала на их цель. Но Майклу уже было почти все равно, достигнут они ее или нет, лишь бы вновь обрести чистую постель и сносную еду.
— Далеко еще? — спросил он Неньяна, как часто спрашивал все последние дни. Они находились в пути уже почти две недели, а лес оставался все тем же.
В смутном свете разобрать выражение на лице брата-было нелегко, но в его голосе Майкл уловил неуверенность.
— Дальше, чем я думал. В последний раз я увидел его через неделю. И мы на правильном пути, тут я не могу ошибиться. Я чувствую силу этого места, будто лицо мне жжет какое-то черное солнце. Но он словно отодвигается, или лес становится шире, пока мы по нему едем… Не знаю…
Такой усталый, такой растерянный, от вечной улыбки остался только пепел. Котт презрительно фыркнула.
— Мы следуем за блуждающим огоньком в коричневой рясе? Или он знакомит нас с красотами Волчьего Края?
— Котт! — предостерегающе произнес Майкл, но неуверенность Неньяна подействовала на него так угнетающе, что на большее его не хватило. Все это время он твердил себе, что осталось совсем немного, что они уже почти там. И вдруг оказывается, что впереди могут быть тысячи и тысячи миль. Он готов был завыть от горечи и отчаяния.
— Одним нам было лучше. Мы ехали быстрее, а лес нас почти не замечал. Теперь, когда он с нами, лес следит за каждым нашим шагом. Неужели ты не чувствуешь?
Нет, такое чувство у Майкла возникало. Безмолвный, безглазый взгляд, от которого у него холодели лопатки, словно в ожидании удара. В воздухе Волчьего Края была какая-то тяжесть, мешавшая вдыхать его. Полная противоположность разреженному воздуху горных высот. Густой воздух, налитый свинцом неприязни, источающий силу.
— Я ничего не чувствую, — сказал Неньян. — Я прожил тут двенадцать лет и никогда ничего подобного не ощущал. Волчий Край знает меня, а я знаю его.
— Ты дурак, — сказала Котт, и Майклу показалось, что лицо священника потемнело от гнева.
— Перестаньте, — сказал он, рассердившись на их начинающуюся свару. — Надолго ли еще хватит твоих запасов? — спросил он Неньяна, который напряженно скорчился на земле, похожий в своем одеянии на обросший мхом валун.
— Воды — на два-три дня. Еды еще на четыре.
— Поганки и водица из луж, — засмеялась Котт. — Скоро начнешь ими ублажаться, если прежде не попробуешь сжевать свои сандалии.
— Замолчи! — прошипел Майкл, и они поразились злобе в его голосе. — Хватит препираться. Будем кипятить лесную воду, как только сумеем разжечь огонь, и будем есть то, что сумеем найти. Жуков, если понадобится. Но с пути не свернем, пусть даже придется доехать до высоких гор, которые, как говорят, начинаются по ту сторону этого проклятого места. У всех лесов есть конец, и мы доберемся до нашей цели, даже если съедим лошадей и сотрем подошвы до костей, шагая пешком.
Его вспышка, казалось, ошеломила их, и ночью Котт решительно легла к нему спиной, но его это не тронуло. Он ощущал, как корешки и ростки леса проникают в него, подтачивают его волю, и усилия помешать им обессиливали его не меньше бесконечного пути. Лес говорил ему, чтобы он бросил брата, оставил его тут, где его смогут забрать деревья. Лес требовал, чтобы он бродил без дорог, позволил краю придать ему более подходящую форму для грядущей встречи. Иногда Майклу мерещилось, что он действительно слышит шепот, вплетающийся в поскрипывание ветвей и стволов. Пусть он предаст себя Иному Месту, забудет все, что успел узнать в прошлой своей жизни. Он должен забыть Ирландию, родной дом, воскресные мессы и хлопотливый мирок семьи. Он — всего лишь сирота в разрыве между родителями, и ему нужен лес в жилах, чтобы стать своим в нем. Сдайся, сдайся! — твердил лес. Утонуть легче, если не сопротивляться. Ты быстрее обретешь свою цель и в конце пути станешь счастливым человеком. Эти настояния неотвязно звучали и звучали, точно шум в ушах.
Тут земля начала подниматься волнами, превратилась в гряду лесистых холмов, и для ночлега они находили почти сухие уголки. Там и сям из перегноя и палой листвы торчали покрытые мхом камни, точно кости из истлевшей кожи. Неньян не сомневался, что холмы эти предвещают близость страшных южных гор и опушки леса. Уже недалеко, сказал он им почти с прежней уверенностью в голосе. Котт пропустила его слова мимо ушей, да и Майкл никак на них не откликнулся.
Деревья странно изменились. Они стали ниже, хотя балдахин оставался по-прежнему непроницаемым. И вид у них был такой, словно их разъедала проказа. Они уже не устремлялись стройно ввысь, а кривились и изгибались, словно скрюченные артритом пальцы. Кое-где кора отпадала, точно струпья, открывая черную древесину. Корни высовывались из истощившейся почвы, извивались, обвивались вокруг камней. Точно сведенные судорогой, они боролись за жизнь, и в воображении Майкла уродливые стволы преображались в пятнистые лица, тела, руки и ноги.
