Роберт Асприн - Одиннадцать сребреников
— Этот тощий жадюга пытался достать из огня монеты, которые я бросил туда, — сделал вывод Ганс по дороге домой. — И значит, что одна из этих монет представляла его самого. Именно поэтому их теперь не шесть, а только пять. И получается, что из всех погибших до сих пор только его смерть напрямую была связана с этими проклятыми империалами! Неясно одно.., я ли виновен в его смерти или эти монеты? Или та сила, которая стоит за этими монетами? А если они.., она.., хотели, чтобы он умер? Может быть, это монеты заставили меня прийти туда? Как узнать, Мигни, свободны ли мы с тобой? Не могут ли эти монеты как-то управлять нами, заставлять нас сделать то или это?
— Понимаешь, Ганс, на эти вопросы нет ответов. Давай не будем…
— Ответы есть! На каждый из этих вопросов есть ответ! Мы просто не знаем, как или кого нужно спросить. Кто-то знает ответ.., все ответы. Кто-то или что-то — некая сила, или человек, или демон, или.., или бог.
— Но, Ганс, мы же не знаем — кто, что и как. Нам просто неоткуда знать. Давай.., давай не будем говорить об этом.
— Во имя ада. Мигни, а о чем же нам еще говорить?
Это горькое восклицание было настолько громким, что все прохожие на улице обернулись в сторону юной четы. Но Ганс даже не заметил этого. Его невидящий взгляд был устремлен куда-то вдаль. На душе у Ганса было так тяжело, словно он тащил невидимый камень весом с себя самого. Мигнариал мудро решила промолчать. Она знала, как Ганс ненавидит колдовство: это была одна из немногих вещей, которые были способны заставить его потерять самообладание.
Мигнариал знала, что ее юному мужчине нужны утешение и отдых. Она попыталась утешить его, но их жилище, некогда казавшееся гнездышком любви, теперь словно бы превратилось в западню.
Девушка лишь до крови прикусила губу, когда с наступлением темноты Ганс, стараясь не шуметь, натянул свои черные одежды, выскользнул в окно и растворился в ночи.
«Иногда я понимаю, что я всего лишь маленькая девочка — может быть, подросток, но не более того, — думала Мигнариал, поглаживая пеструю кошечку. — Мне тяжело знать, что он — такой взрослый мужчина, такой опытный и знающий, а я — лишь глупенькая девочка. Он сердится на меня, потому что я не знаю, как вести себя, и потому пытаюсь подражать своей матери. Но ведь я — не она. Глупая девчонка! И все же кое в чем он еще такой мальчишка! Иногда я чувствую себя с ним такой старой. Мне кажется, что я скорее его мать, чем его.., чем его.., его женщина.
Ох, Ганс, Ганс, за что тебе выпало такое проклятие? Почему я не могу быть женщиной больше, чем я есть? И почему ты не можешь быть мужчиной больше, чем ты есть?»
***Шедоуспан, Порождение Тени, крался по ночной Фираке, и ни одна душа не ведала об этом. Шедоуспан пробрался в самый храм, главный храм Пламени, и никто об этом не узнал. У Ганса и его девочки-женщины было достаточно денег, но Шедоуспан совершал теперь кражи не из-за денег. Это было его утешение, его отдых, столь необходимый ему. Шедоуспан полностью сосредоточился на том, что он делал сейчас. Это был уход от страхов и проблем, подобный райскому отдохновению. И эта целебная сосредоточенность не нарушалась ничем. Шедоуспан думал только о том, что он делал в эту минуту, и ни о чем ином. Этот уход в себя позволял ему отвлечься от всех страхов и неприятностей.
Шедоуспан, Порождение Тени, был одной из теней ночного города. Никто не видел его. Никто, кроме человека, опорожнявшего свою «лохань» на углу улицы возле «Бешеного Козла».
Обычно, когда Ганс возвращался домой со своих ночных вылазок, Мигнариал лежала в постели, отвернувшись к стене. Но на этот раз все было иначе. Девушка сидела в кресле, глядя в окно. В изящной бронзовой лампе, сделанной в форме сложенной чашечкой женских ладоней, горело дорогое масло. Эту лампу недавно купил Ганс. Радуга спала, свернувшись клубочком на коленях Мигнариал, и девушка отстраненно гладила, гладила, гладила мягкий пестрый мех. И смотрела в окно, и ждала. Время от времени, когда у нее начинали слипаться глаза, Мигнариал щипала себя.
Шедоуспан бесшумно скользнул в окно, вынырнув из темноты, словно ночной ветерок. И вот теперь Нотабль стоял, вздыбив шерсть, а Шедоуспан смотрел в обвиняющие, полные страдания глаза Мигнариал.
Ганс мог выдержать, когда Мигнариал поворачивалась к нему спиной и не желала говорить с ним. Но этого ожидания, этого горестного взгляда он перенести не мог. Ганс стоял, не зная, что сказать. Он чувствовал себя виноватым и ненавидел это чувство. Наклонившись, он поставил на пол золотой канделябр, украденный им из храма Пламени. Это был триумф Шедоуспана, и Ганс невероятно гордился собой. Обокрасть храм! Пробраться внутрь и выйти с добычей, и никто не увидел и не услышал ничего, никто не поднял тревогу! И все же в эту минуту Ганс не испытывал гордости — просто не мог. Он чувствовал лишь свою вину и ненавидел это чувство. Ему казалось, что он вдруг стал маленьким мальчиком и смотрит в строгие глаза матери. Гансу не нравилось это ощущение. Он не мог перенести подобного.
Он и сейчас остался самим собой — Гансом. Ему надо было скрыть от Мигнариал и от самого себя это чувство вины. И Ганс сделал вид, что сердится. Он прошел к двери и перед тем, как выйти, обернулся, чтобы бросить взгляд на Мигнариал.
В течение многих лет Ганс был одиночкой. Им двигали лишь гордость и необходимость. Он практически не пил вина и гордился тем, что не поддается слабости. И все же время от времени, в минуты потрясения, Ганс напивался, что называется, в стельку. В эту ночь он решил напиться вновь. Он пошел в таверну, даже не подумав переодеться. Усевшись за угловой стол в «Бешеном Козле», Ганс заказал эль. Никто и не подумал подойти к мрачному молчаливому парню, одетому в черное, или тем более заговорить с ним. Лишь какая-то легкомысленно одетая молодая женщина долго смотрела на Ганса блестящими глазами, однако Ганс даже не глянул в ее сторону. Женщина хотела было подойти к нему, но что-то Удержало ее от этого поступка. К ней подсел какой-то мужчина, и они вышли вместе. У дверей женщина оглянулась.
Зловеще-притягательный юноша, одетый в черное, смотрел в свою кружку, не говоря ни слова. Время от времени он жестом просил, чтобы ему принесли еще эля. Никто не подходил к нему и не заговаривал с ним.
До тех пор, пока к его столу не подсели четверо мужчин.
Один из этих четверых, некий Малингаза, не так давно выходил наружу облегчиться. Стоя на углу, он заметил, как этот вот стройный и гибкий юный призрак, одетый в черное, пересек полосу тусклого света, падающую из окна таверны. Итак, Ганса разоблачили. Шедоуспана заметили. Теперь эти четверо знали, что некий юный любитель ночных прогулок умеет растворяться в темноте, словно становясь частью ее. Ганс был одинок, он чувствовал себя потерянным и ненужным. А эти четверо желали воспользоваться его услугами. Они нуждались в нем.
