Луи Басс - Роскошь изгнания
Образ исчез во тьме. Мгновение промелькнуло.
– Прости, Фрэн, но ты уже взрослый человек. Тебе придется научиться жить без меня. Такова жизнь, ничего не поделаешь.
Ее синие глаза расширились, и стало ясно, что, по крайней мере для нее, жизнь была вовсе не такова. Мужчины не говорили ей «нет». Рисуя себе эту сцену, она, видимо, представляла, что я соглашусь на ее план не только без возражений, но с благодарностью.
– Ты правда не вернешься? – спросила она, не в состоянии скрыть изумления.
– Нет, Фрэн. Прости. Я никогда не вернусь назад.
Тут она не сдержалась. Вскочила так стремительно, что ее стул загремел по кафелю, перепугав моих любимцев. Потом закричала на меня, став куда больше похожей на Фрэн, которую я помнил.
– Тебе наплевать на страдания, которые ты причиняешь другим, да? Или, может, ты не понимаешь, что заставил нас пережить, исчезнув вот так, эгоист проклятый. Мы искали тебя везде. Мама и Росс помещали объявления в частных колонках с просьбой откликнуться. Это было ужасно. Мы уж думали, что ты мог… – Ее голос прервался. – Это глупо, но после того, что сделал твой отец, ну и вообще…
Я спокойно сказал:
– Возможно, у моего отца был свой взгляд на мир.
Фрэн отрешенно посмотрела на меня, слишком оскорбленная в своих чувствах, чтобы вникать в то, что я сказал. Она была занята тем, что, как со скорости на скорость, переключалась с гнева на пафос.
– И вот теперь, когда я разыскала тебя и приехала в такую даль, ты даже не удосужился спросить.
– Спросить о чем?
– Как я сдала экзамены.
Мгновение я смотрел на нее, поражаясь, в каких разных мирах мы живем. Она готова была заплакать.
– Ну хорошо. Так ты сдала экзамены?
– Да, сдала. Ты небось никогда не думал, что это у меня получится? Слишком был занят тем, чтобы ругать меня да беспокоиться о моих увлечениях, чтобы вообразить, что у меня есть мозги. А теперь спроси, как я сдала.
– И как ты сдала?
– Все на отлично. Теперь отдохну годик, а потом буду поступать в Кембридж.
– А чем тебе не нравится Оксфорд?
Фрэн взяла со стола сумку и повесила ее на плечо. Мои любимцы подняли головы и жалобно смотрели на нее, думая, что она и правда уходит.
– Ты там учился.
Я бы подумал, что она шутит, если бы не уловил неуверенность в ее голосе.
– Значит, уходишь?
– Да, – ответила Фрэн, едва сдерживаясь, чтобы снова не взорваться. – Я попыталась. Сделала все, что могла, но только я забыла, какой ты невыносимый. Если ты решил оставаться здесь и дуться на всех, мне остается только одно – забыть тебя. Придется просто притвориться, что ты умер.
Она ждала, что я отвечу, но я молчал. Подождав мгновение, она отступила к двери балкона, все еще глядя на меня.
– Извини, папа.
Ее прекрасный подбородок предательски сморщился, она резко отвернулась, взмахнув гривой светлых волос, и вышла. Размашистой гневной походкой пересекла отзывавшийся эхом парадный зал. Я смотрел ей вслед, почему-то уверенный, что она не уйдет вот так. И в самом деле, подойдя к двери, Фрэн замерла на месте.
– Ах черт! – Она сердито смахнула с глаз слезы и, стуча каблучками, вернулась на балкон. Остановившись у стола, порылась в сумке и извлекла небольшой светло-желтый конверт. Пренебрежительно-сердитым жестом протянула его мне, словно доказательство, что только из-за этого она и вернулась. – Чуть не забыла. Когда Вернон услышал, что я еду к тебе, то очень просил, чтобы я передала тебе это.
– Что в конверте?
– Понятия не имею!
Чувствуя комок в горле, я взял у нее конверт и вскрыл его. Ну конечно, байроновские мемуары. Оставив записную книжку в конверте, я извлек прилагавшееся к ней письмо. Я начал читать его с тем противным волнением, какое в последний раз испытал много лет назад, читая извещение с результатами собственных экзаменов.
– Ну? – спросила Фрэн. – О чем он пишет?
– О байроновских мемуарах.
– Я думала, ты так и не нашел эти дурацкие мемуары.
– Это долгая история. – Некоторое время я молча читал письмо, в котором главным образом содержались извинения. Дочитав, я сложил письмо и сунул в конверт к записной книжке. – Долгая история, о которой теперь лучше забыть. Вернон разыграл меня.
– Что?
– Я всегда это подозревал. И справедливо: мемуары оказались подделкой.
В своем письме Вернон рассказывал обо всем не только с искренним раскаянием, но и со скромной гордостью. Мемуары были подделкой, состряпанной во времена королевы Виктории, и он приобрел их вскоре после войны как антикварную вещицу. Несколько лет спустя он попал с воскресной экскурсией в Миллбэнк-Хаус, и история о таинственной смерти Гилберта и самоубийстве Амелии возбудила его воображение. Казалось примечательным, что Миллбэнк отправился в Венецию как раз в то время, когда там находился Байрон, а потом внезапно поспешил на юг страны, где бесследно исчез. Постепенно у Вернона созрела забавная мысль. Он сочинял письма, в основном чтобы чем-то заполнить долгие пустые дни в книжном магазине, сам придумал шифр и вставил фамилию своего итальянского любовника, время от временя наезжавшего в Лондон: Апулья.
Иными словами, ловушка была готова за несколько лет до того, как магазин перешел в мою собственность. Вообще-то Вернон не собирался использовать сочиненные им письма, рассматривая их как своего рода страховой полис на случай, если настанут тяжелые времена. Когда появился я и начал командовать в его магазине, у него тут же возник соблазн пустить их в дело, но он удержался. Даже когда я открыл свое пристрастие к Байрону и поставил мраморный бюст, Вернон не захотел действовать. Затем как-то в среду, месяца два спустя после того как я стал хозяйничать в магазине, Пройдоха Дейв приволок коробку с книгами как раз из Миллбэнк-Хауса. Если это не было судьбой, то уж непреодолимым искушением точно. Ничего не было проще, как опустить письма в коробку. Но все же Вернон дал мне шанс, спрятав их в корешок одной из книг, где я мог никогда их не обнаружить. Он поклялся себе, что, если я их не найду, он забудет обо всем.
Но опять-таки вмешалась судьба: я наткнулся на письма. После этого все покатилось само собой. Стараясь задержать меня в Лондоне, Вернон тем временем разыскал старого друга, отослал ему мемуары и коротко проинструктировал, что говорить и как действовать. Парадоксальным образом моя находка внесла определенную теплоту в наши отношения, и Вернон постепенно начал сожалеть о содеянном. Когда он отнес письма в Британскую библиотеку, он был уверен, что там обнаружат подделку. Но его работа, как он скромно признал, просто оказалась слишком хороша. После этого у него уже не хватило мужества сказать мне правду. Все, что он мог сделать, это снова и снова предупреждать меня не верить в эту нелепую историю. В конце концов, когда я доказал мое дружеское к нему отношение, отдав ему мемуары, его совсем заела совесть. Но к тому времени все, конечно, зашло слишком далеко. Теперь он понимал, что недооценил меня. Он хотел только одного: вернуть как можно больше денег, в которые мне обошлась его затея. Он сделает все, что в его возможностях, чтобы загладить свою вину.
