Джон Толкин - Сильмариллион
Говорят, что Глирхуин, арфист и провидец из Бретила, сложил песню, в которой поется, что Камень Горести никогда не будет осквернен Морготом и не будет опрокинут, даже если море покроет всю землю; так и случилось позднее, и Тол–Морвен все еще стоит вдали от новых берегов, что были сотворены в дни гнева валаров. Но Хурина там нет, ибо судьба вела его дальше, а Тень следовала за ним по пятам.
Хурин переправился через Тейглин и пошел на юг по древнему тракту, что вел в Нарготронд; далеко на востоке зрел он вершину Эмон–Руд и знал, что произошло там. Вскоре достиг он берега Нарога и перебрался через бурную реку по камням обрушенного моста, как незадолго до него Маблунг из Дориата; и вот он, опираясь на посох, стоял перед разбитыми Вратами Фелагунда.
Надо сказать, что после ухода Глаурунга карлик Мим пришел в Нарготронд и пробрался в разоренные чертоги; он завладел ими и сидел там, перебирая золото и драгоценности, просеивая их сквозь пальцы, ибо никто не пришел бы сюда ограбить его — из страха перед духом Глаурунга и самой его памятью. Но вот некто явился и встал у порога. Вышел Мим и спросил, что ему надобно. Хурин же молвил:
— Кто ты, что не дозволяешь мне войти в дом Финрода Фелагунда?
И отвечал карлик:
— Я — Мим. Прежде чем горделивцы заявились сюда из–за Моря, гномы обитали в чертогах Нулуккиздина. Я лишь вернул себе то, что и так мое; ибо я последний из моего племени.
— Недолго же будешь ты наслаждаться своим наследством, ибо я — Хурин, сын Галдора, вернувшийся из Ангбанда, а сыном моим был Турин Турамбар, которого ты, быть может, еще не забыл; именно он убил дракона Глаурунга, разорившего чертоги, где ты ныне сидишь; и не думай, что неведомо мне, кто предал Драконий Шлем Дор–Ломина.
Тогда Мим в великом страхе начал молить Хурина, дабы тот взял все, что ни пожелает, только бы сохранил ему жизнь; но Хурин не внял его мольбам и убил его пред вратами Нарготронда. Затем он вошел в мрачное место, где, рассыпанные по полу, в разоре и мраке лежали сокровища Валинора; и говорят, что, когда Хурин покинул развалины Нарготронда и вновь оказался под открытым небом, из всех несметных сокровищ он нес с собой лишь одно.
Потом Хурин отправился на восток и пришел к Полусветным Водам, что у водопадов Сириона; там перехватили его эльфы, охранявшие западные рубежи Дориата, и доставили в Менегрот, к королю Тинголу. С изумлением и горечью взирал Тингол на сурового старика, узнавая в нем Хурина Талиона, пленника Моргота; но приветствовал он Хурина учтиво и оказал ему почет. Хурин же ничего не отвечал королю, но достал из–под плаща то, что принес с собою из Нарготронда. Было это не что иное, как Наугламир, Ожерелье Гномов, созданное некогда для Финрода Фелагунда мастерами Ногрода и Белегоста, самое знаменитое их творение в Давние Дни: Финрод ценил его выше всех сокровищ Нарготронда. И это ожерелье бросил Хурин к ногам Тингола с безумной и горестной речью.
— Прими же плату за то, что так хорошо позаботился о моей жене и детях! — вскричал он. — Вот Наугламир, чье имя известно многим эльфам и людям; я принес его тебе из тьмы Нарготронда, где оставил его родич твой Финрод, уходя в путь с Береном, сыном Барахира, дабы исполнить веление Тингола из Дориата!
Тингол взглянул на сокровище и признал в нем Наугламир, и слишком хорошо понял, что замыслил Хурин; однако, исполненный скорби, он сдержал свой гнев и стерпел презрение Хурина. И тогда молвила Мелиан:
— О Хурин Талион, Моргот оплел тебя чарами, ибо тот, кто взирает на мир глазами Врага, желая или не желая того, видит все искаженным. Долгое время сын твой Турин жил в чертогах Менегрота, любимый и почитаемый, как сын короля; отнюдь не по воле короля, либо моей, не вернулся он в Дориат. А после того жена твоя и дочь были приняты здесь с почетом и добросердием; и мы сделали все, что могли, дабы отговорить Морвен от путешествия в Нарготронд. С голоса Моргота обвиняешь ты ныне своих друзей.
Услышав эти слова Мелиан, замер Хурин и долго смотрел в глаза владычицы; и здесь, в Менегроте, защищенный от вражеской тьмы Завесой Мелиан, он узнал наконец правду обо всем, что было свершено, и испил до дна чашу горечи, что отмерил ему Моргот Бауглир. Ни слова более не молвил он о прошлом, но, склонясь, поднял Наугламир, что лежал у подножия трона Тингола, и протянул его королю с такими словами:
— Прими же, о господин, Ожерелье Гномов как дар от ничего не имеющего и как память о Хурине из Дор–Ломина. Ибо рок мой свершился, и Моргот достиг своей цели; но я более не раб ему.
Затем он покинул Тысячу Пещер, и все, кто видел его, отступали перед ним, и никто не пытался воспрепятствовать ему и тем паче вызнать, куда он идет. Говорят, однако, что Хурин, лишенный цели и желаний, не хотел больше жить и бросился в море; так встретил свой конец самый могучий из смертных людей витязь.
Когда Хурин покинул Менегрот, Тингол долго сидел в молчании, глядя на бесценное сокровище, что лежало на его коленях, и пришла ему мысль, что ожерелье надо переделать и вправить в него Сильмарил. Ибо все минувшие годы думы Тингола непрестанно обращались к творению Феанора и прилепились к нему; и не желал он, чтобы Сильмарил лежал взаперти, даже в самой потаенной его сокровищнице, а желал, чтобы тот был с ним всегда, в бодрствовании и во сне.
В те дни гномы еще приходили в Белерианд из подземных крепостей в Эред–Линдоне; переправляясь через Гелион у Сарн–Артада, Каменного Брода, они по древнему тракту приходили в Дориат, ибо их маcтерство в работе с металлом и камнем было велико, и чертоги Менегрота нуждались в их искусстве. Однако теперь они явились не малыми отрядами, как прежде, но большими, хорошо вооруженными дружинами — для защиты в опасных землях меж Аросом и Гелионом; а в Менегроте жили они в палатах, особо для них устроенных. Незадолго до того пришли в Дориат искусные мастера из Ногрода; Король призвал их и изъявил желание, дабы они, если им достанет искусности, перековали Наугламир и вплели в него Сильмарил. Тогда увидали гномы творение своих предков и в изумленье воззрились на сияющий алмаз Феанора, и исполнились великой жаждой овладеть сокровищами и унести их в подгорные свои жилища. Однако они скрыли свои помыслы и принялись за работу.
Долог был их труд; и часто Тингол спускался один в их глубинные кузницы и сидел меж ними, пока они трудились. Пришло время — и желание его исполнилось. Два величайших творения эльфов и гномов соединились в одно: велика была его красота, ибо бесчисленные самоцветы Наугламира отражали переливчатыми искрами свет срединного Сильмарила. Тингол, бывший один среди гномов, взял Наугламир и хотел застегнуть его у себя на шее; но гномы мгновенно выхватили у него ожерелье и потребовали, чтобы Тингол отдал его им, говоря: «По какому праву эльфийский владыка хочет взять себе Наугламир, сотворенный нашими предками для ныне мертвого Финрода Фелагунда? Оно не досталось бы царю, если б не Хурин, человек из Дор–Ломина, что, как вор, завладел им во тьме Нарготронда». Тингол, однако, прозрел их души и понял, что, вожделея Сильмарила, они лишь ищут праведного покрова для истинных своих намерений; и, исполненный гордыни и гнева, он не придал значения опасности, но с презрением бросил им: «Как смеете вы, отродье нечистого племени, требовать что–то от меня, Элу Тингола, Владыки Белерианда, чья жизнь зародилась у вод Куйвиэнена за бессчетные годы до того, как пробудились ничтожные предки сплюснутого народца?» И, горделиво возвышаясь меж ними, он позорящими словами велел им убираться из Дориата без всякой платы.
