Ника Созонова - Затерянные в сентябре
— Конечно. А разве у меня есть какой-то выбор?
— Никакого, братишка, — Волк улыбнулся ему, поднимаясь на ноги.
До Эрмитажа они дошли быстро, болтая и перешучиваясь. Напряжение, повисшее между ними в начале знакомства, спало. Зато в огромном пустынном дворце все притихли. Ощущение абсурда и нереальности происходящего здесь чувствовалось еще сильнее, чем на улице или в чужих квартирах. Их окружала ослепительная, торжественная и величавая красота. Потерянные и маленькие, бродили они по залам и галереям, помнившим поступь царей, полководцев и фрейлин.
Атмосферу нарушила Бялка. Остановившись у огромной малахитовой чаши, она заявила:
— Всю жизнь мечтала туда залезть, а тут такая возможность! Эй, мужчины, подсадите кто-нибудь, а?..
Чечен, как самый высокий, подставил плечи, и с ловкостью ящерки девушка соскользнула с них в зеленое нутро огромной холодной глыбы.
3. Синяя Бялка, или Лети!..
У нее никогда не было ни друзей, ни подруг. Вернее, не так: для нее все были друзьями и подругами, а вот она — ни для кого. Раньше она не могла с этим смириться. Пыталась понять, что в ней не так. Из-за шрама на лице или руки? Но ведь встречаются и гораздо более уродливые люди, которые, тем не менее, кому-то нужны.
Ее родители были суровыми и строгими. Они старались по пустякам не растрачивать свою энергию и чувства. Наверное, они по-своему ее любили, но ей от этой любви было ни жарко ни холодно. Ее никогда не били, но за малейшую провинность — невымытая посуда, порванные колготки — могли не разговаривать неделями. Со страшим братом тоже был полный разлад: он стыдился сестры — из-за внешности и за то, что ее считали чуть ли не слабоумной. (В школе она еле-еле переползала из класса в класс, и родители даже хотели перевести неудавшуюся дочку в интернат для детей с задержками в развитии, но классная посоветовала этого не делать.) То, что в ее уродстве был повинен прежде всего он сам, брат предпочитал не вспоминать.
Когда ей исполнилась семнадцать, она ушла от родителей к хиппи. Ей показалось, что она наконец-то попала домой: под музыкой Битлз и Пинк Флойд, под сладким дымком марихуаны облик ее никому не казался странными или отвратительным. Здесь ей подарили ее имя, а данное родителями — бесцветное и никакое, она благополучно забыла. А потом она забеременела, и 'дети цветов' с мягкой улыбкой указали ей на дверь: соски, пеленки и детские крики в переполненном 'флэте' были совсем не к месту.
Она попыталась вернуться к родным, но, увидев ее на пороге с большим животом, ее обозвали 'потаскухой' и захлопнули двери. Бялка рожала одна, на чердаке соседнего дома. Когда женщина, живущая снизу, услышав крики, вызвала 'Скорую' и милицию — ее обнаружили баюкающей на руках мертвого ребенка, обмотанного пуповиной — которой он и задохнулся при родах.
Выйдя из больницы, она стала чем-то вроде городской сумасшедшей. Никто не знал, где она живет и чем питается, но ее можно было увидеть то здесь, то там: на набережной Мойки, у фонтана рядом с Казанским собором, на скамеечках Летнего сада. Однажды один из панков, тусующихся на Малой Садовой, задумав повеселить себя и окружающих, окликнул ее:
— Бялка, а Бялка! А у тебя парень есть?
Он ожидал, что она ответит 'нет', и он захохочет: 'Ну, ясно: кто же захочет встречаться с таким чучелом!', но она улыбнулась и расправила складку на замызганной юбке:
— Конечно.
— Да ну?! И как же его зовут?
— Не знаю — я же его еще не видела. Как увижу, сразу найду вас и скажу.
Парни зашлись дружным хохотом.
— А с кем ты сейчас гуляешь? Неужто, одна? Как же на такую красотку не польстился-то никто?..
— Я не одна. Я с Питером.
Тот, кто начал ее задирать, подскочил поближе. Ему хотелось выкинуть еще что-нибудь этакое, красуясь перед девчонками в косухах, скалившими молодые зубы.
— Значит, ты любовница Санкт-Петербурга! Не больно ли велика честь? Ты просто городская подстилка, вот и веди себя соответственно!.. Кажется, на твоей юбке не хватает разреза — сейчас мы это поправим!
Она не успела отскочить в сторону, как быстрым движением панк выхватил стилет и разодрал ткань от подола и почти до пояса. Он отступил, довольный получившимся результатом и гордый своим остроумием. Дружки и подружки катались по земле от хохота. Бялка держала расходившиеся края юбки, а непослушный ветер норовил развести их в стороны. Отовсюду сыпались ободряющие и поощряющие реплики:
— Эй, Боров, сделай еще разрезик сзади, для симметрии!..
— А правда, что Синяя Бялка белья не носит? Проверь, а?..
Девушка переводила растерянный взгляд с одного лица на другое. Все кривились и гримасничали, а одна из девчонок, выплюнув недокуренную сигарету, пронзительно завопила:
— Эй, кикимора болотная, не смей на меня смотреть! Меня с души от тебя воротит, мне стыдно уже от того, что ты одну со мной землю топчешь!..
Вдруг Бялка улыбнулась, словно что-то поняв — спокойно и устало. Глаза ее стали мягкими и печальными.
— Бедные… Смейтесь, и может тогда Бог излечит ваши души. Или подарит новые взамен тех, что вы испачкали и истаскали. А я попрошу Питер, чтобы он не гневался на вас за меня.
…В малахитовой чаше было уютно и просторно. Можно было ощутить себя маленькой-маленькой — эмбрионом, свернувшимся в темной и теплой утробе матери. Точнее, в светлой и чуть прохладной утробе. Гладкий камень холодил босые ступни (перед тем как сюда залезть, она скинула надоевшие кеды).
— Я тоже, тоже туда хочу!..
Звуки извне доносились странно и вязко, словно сквозь толщу воды, но звонкий фальцет Лапуфки все равно стегал по ушам. Бялка прикрыла глаза…
Каждый человек, встреченный ею на пути, что-то для нее значил, но никогда еще ничей образ не затмевал все остальные. Даже Питер, тот живой и одушевленный город, который она любила всем своим существом. А теперь, хотя ничто и никто из ее прежнего не исчезло — в ее внутреннем доме словно появилась новая дверь, ведущая в огромную залу, полную золотистого солнечного света.
Ее мать любила читать любовные романы, дешевую бульварщину в ярких обложках, и иногда от нечего делать девушка пролистывала их. Ее удивляли описания любви. 'И будто молния пробежала между ними, и, посмотрев в глаза, они поняли, что предназначены друг другу самой судьбой…' Она всегда подозревала, что на самом деле все не так, а теперь убедилась в этом. Не было никакой молнии. Просто, увидев его, она сразу поняла, что это он, — так одна часть тела никогда не спутает другую с чужой, незнакомой. Не было вожделения или бури чувств, напротив: ощущение полного спокойствия и тишины внутри. Ей вовсе не надо было находиться рядом с ним, чтобы это ощущение оставалось. Достаточно было знать, что он есть, он не плод ее воображения и ходит по одному с ней городу, дышит одним воздухом. А еще — как-то сразу и кардинально изменилось ее мышление. Если раньше она умудрялась думать обо всем одновременно, то теперь бурливая речка сознания разделилась на два потока. Один из них остался прежним, а другой составлял его образ, причем не распадавшийся на отдельные детали — глаза, ухо, забранные в хвост волосы — а целостный: он просто был, смотрел искоса и улыбался.
