Ника Созонова - Затерянные в сентябре
— Увы. Каков есть. Ты колеблешься?
— Нисколько.
И Последний Волк тоже прошел насквозь.
Антон, оставшийся в одиночестве, молчал, и Питер не торопил его. Наконец, он решился.
— Ты знаешь, я ненавижу тебя, и знаешь, за что. Но…
— Но?
— Но принимаю, — он усмехнулся и шагнул вперед.
Они стояли, все семеро, по другую сторону двери.
— И когда мы сможем вернуться?
Кажется, это спросила Эмма. А может, Длора или Бялка.
— Эта дверь всегда открыта для вас. И даже приходить к ней не нужно — она отныне внутри у каждого.
— Интересно, а родинки на моей спине не выстроились сейчас в карту петербургского метрополитена? — улыбнулась Эмма.
— Все может быть, — ответил ей Питер. И, шагнув вслед за ними на улицу и повернувшись так, чтобы была видна только светлая сторона лица, улыбнулся в ответ.
Эпилог
Я часто не понимаю взрослых. Мама мне всегда говорила, что я маленький, и я действительно был маленьким, и она всегда наклонялась, чтобы обнять меня. А теперь мамы нет, а Бялка говорит, что я большой, больше их всех, а как я могу быть большим, если я маленький, и ей тоже приходится наклоняться, чтобы обнять меня? И еще я не понимаю, почему кто-то видит нас, а кто-то нет. И еще, если человек видит нас сегодня, то это совсем не значит, что он увидит меня или бабушку Длору завтра. Вчера я видел маму, а она меня нет, и оттого мне стало так грустно, что я расплакался. А я ведь не должен плакать — я не девчонка. А Эмма взяла меня на руки и долго качала, и сказала, что мне не нужно плакать — ведь я теперь как Питер Пэн. Питер Пэн — это не город Питер, а маленький мальчик, он жил на острове, ходил со шпагой и сражался с пиратами. И еще у него была фея Динь-Динь, и он всегда оставался мальчиком. И я решил, что мне нравится быть таким, как он, а плакать я больше не буду, потому что я не девчонка, а Хранитель города. Правда, я не совсем понимаю, что это значит. И еще я не понимаю, почему мы не можем все время быть там — где можно купаться, и вода теплая-теплая, как на юге, где можно шуршать золотыми листьями, и даже летать. Еще там можно бегать по крышам и не бояться упасть, потому что асфальт внизу мягкий-мягкий. Но все говорят, что я окончательно разбалуюсь, если буду все время там, а я не знаю, что значит 'разбалуюсь', и мне не понятно, отчего они не хотят, чтобы мне все время было хорошо. Но и здесь, за другой дверью, часто бывает весело. Здесь много людей — раньше я их не чувствовал, а сейчас чувствую, они все такие разные и теплые. А вчера вечером я показал язык огромному каменному дядьке, блестящему и высокому. А он сначала нахмурился, а потом подмигнул. (Длора сказала, что он называется 'атлант'.) Мне кажется, он не обиделся, а то иначе придется идти к нему и извиняться. Главное — чтобы он не рассказал Эмме, а то она будет долго выговаривать мне, что дразнятся только невоспитанные дети, а я хороший и воспитанный. Ой, кажется, наступило утро, а я еще с Питером не поздоровался! Он и так с утра обычно сердитый. 'Доброе утро, мой старший братик, я устал от тебя ночного и соскучился по тебе дневному, так что просыпайся скорее!..' Лапуфка.
