Франческа Хейг - Огненная проповедь
Я специально ревела. Показные слезы дались легко, учитывая, что отец с мамой даже не скрывали ожидания во взгляде. Родителям самим хотелось разобраться, кто есть кто, даже если это и означало, что с одним из нас придется расстаться. Вечером я достала из маленького кукольного домика непривычную на вид куклу в простеньком белом сарафане и с неловко постриженными короткими волосами. В ту ночь я левой рукой прижимала к себе Скарлетт. Это она была в кукольном доме. Неделей ранее я обрезала ее длинные волосы, а красное платье надела на другую, нелюбимую куклу.
Скарлетт тайно, но у всех на глазах осталась со мной в моей кровати. И я никогда не порывалась пойти вниз по течению к обугленной от молнии иве и вырыть куклу в красном платье, которую закопал там Зак.
Глава 3
Родители опять спорили внизу, и их слова предательски, словно дым, пробирались между досками пола.
— С каждым днем проблема только усугубляется, — твердил отец.
Голос мамы звучал спокойнее:
— Они не проблема, они — наши дети.
— Лишь один из них — наш ребенок. — Стук горшка о стол. — Другой же опасен, он нас заражает. Мы только не знаем, который.
Зак терпеть не мог плакать при мне, но я видела в слабом отблеске свечи, как дрожат под одеялом его плечи. Я поднялась с постели и под скрип половиц в два шага приблизилась к его кровати.
— Он не это имел в виду, — прошептала я, кладя ладонь ему на спину. — Папа не хотел своими словами причинить тебе боль.
Зак сел и отбросил мою руку. Удивительно, но он даже не вытер слезы.
— Мне вовсе не больно. Отец правду говорит. Тебе хочется погладить меня по спинке и утешить, притворяясь заботливой сестричкой? Не родители мне причиняют боль и даже не другие дети, которые швыряют в нас камни. Слышишь? — Он ткнул пальцем вниз, откуда доносился спор родителей, а потом указал на свое заплаканное лицо. — Это ты во всем виновата. Ты проблема, Касс, а не они. Из-за тебя мы все застряли в подвешенном состоянии. — Я вдруг осознала, что стою босиком на студеном полу, и голые руки мерзнут на холодном ночном воздухе. — Хочешь показать, что тебе на меня не наплевать? В твоих силах всё это прекратить. Скажи им правду.
— Тебе действительно хочется, чтобы меня выслали? Это ведь я, я, а не какое-то там ужасное создание. Забудь все, что говорит Синедрион о радиоактивном загрязнении. Это просто я. Ты меня знаешь.
— Ты постоянно это талдычишь. С чего бы мне думать, что я тебя знаю? Ты никогда не была честна со мной, никогда не говорила правду. Ты заставляешь меня самого обо всем догадываться.
— Я не могу тебе сказать. — Даже наедине с братом в темной спальне рисковать не хотелось.
— Потому что не доверяешь. Хочешь, чтобы мы были близки, а сама продолжаешь лгать. Ты никогда не доверяла мне, никогда не говорила правду. Все эти годы из-за тебя я сам ломал голову, ужасался — а вдруг это я урод? И как тебе после этого верить?
Под его пристальным взглядом я отступила к своей кровати. Изменится ли что-нибудь, если я скажу ему правду? Найдем ли мы способ остаться вместе, если поделюсь с ним своим секретом? Развеется ли наше взаимное недоверие? Может, в нашей ситуации отрава — это тайна, а не радиоактивное загрязнение, как у остальных омег?
На губе Зака в пламени свечи блеснула слезинка. Мне не хотелось, чтобы он увидел такую же на моем лице, и я протянула руку и погасила огонь.
— Скоро все закончится, — прошептал брат в темноту. В его словах слышались и мольба, и угроза.
* * * * *
Решимость Зака выставить меня вон возросла после того, как заболел отец. Это случилось, когда нам исполнилось тринадцать. Как и в прошлом году, нам не стали справлять день рождения, ведь он в очередной раз служил позорным напоминанием о том, что нас все еще не разделили. В ту ночь Зак спросил в темноте спальни:
— Ты знаешь, какой сегодня день?
— Конечно.
— С днем рождения. — Он прошептал эти слова, поэтому трудно было определить, содержали ли они явный сарказм.
Через два дня у отца случился приступ. Папа всегда представлялся мне надежным и крепким, как дубовая балка, удерживающая кухонный потолочный свод. Он всегда быстрее других мог зачерпнуть и вытащить ведро воды из ручья, а когда мы с Заком были поменьше, запросто таскал нас обоих на плечах. Думаю, он и теперь бы мог, только отдалился от нас в тревожном ожидании, поэтому старался лишний раз не прикасаться. В самый разгар дня отец упал на колени посреди поля. Я сидела на каменной стене двора и лущила фасоль, когда с участка раздались крики работников. Обернувшись, я заметила, как отец попытался встать, шатаясь и опираясь на вилы, но снова упал, скрывшись в некошеной траве.
Вечером, когда соседи уже перенесли отца домой, мама послала за его близнецом Алисой в поселение омег на высокогорье. Зак поехал в телеге с Миком и привез тетку на следующий день. Близнец отца лежала в сене на краю повозки. Мы раньше никогда с ней не встречались. Единственное сходство между тетей и отцом состояло лишь в том, что оба горели в лихорадке. Алиса оказалась худой и с длинными волосами, более темными, чем у папы. В ее грубом латаном-перелатаном платье застряли соломинки. Из-под прилипших ко лбу прядей волос проглядывало клеймо омеги.
Мы по мере возможности ухаживали за ней, но с самого начала понимали, что долго она не протянет. Конечно, нельзя было устроить Алису в доме, но даже в сарае она раздражала Зака. На следующий день его ярость переполнила все границы.
— Это отвратительно! Она отвратительна! Мы тут бегаем вокруг нее, как рабы, а она убивает отца!
Мама даже не одернула Зака, а просто спокойно ответила:
— Оставь мы ее в грязном жалком домишке, она убила бы его еще быстрее.
Брат тут же примолк.
Ему хотелось, чтобы Алиса исчезла, но не за счёт признания маме в том, о чем он поведал мне накануне ночью: о поселении омег и маленьком аккуратном домике с побеленными стенами и пучками сухих трав, такими же, что висели и над нашим очагом.
Мама продолжила:
— Если мы спасем ее, значит, спасем и отца.
Зак рассказывал об увиденном только ночью, когда не мерцало пламя свечи, а из комнаты родителей уже не доносилось ни звука. Он говорил, что другие омеги не хотели отдавать ему Алису, намереваясь выходить ее самостоятельно. Но ни один омега не посмел спорить с альфой. К тому же Мик пригрозил им кнутом, и они отступили.
— Разве не жестоко было забирать ее из семьи? — прошептала я.
— У омег нет семьи, — как по писаному протараторил Зак.
— Нет детей, ясное дело. Но ведь есть люди, которые ее любят: друзья или, может быть, муж.
