Леонид Кудрявцев - Мир крыльев (авторский сборник)
— Как хорошо, что я пошел с тобой, — задумчиво сказал Крокен. — Так много узнаю! Погоди, а откуда узнал это ты?
— У меня память сохранилась лучше, чем у других. Я помню очень много. А кроме того, десять лет назад я встретил одного из тех умников, которые проводили опыт. Он сказал, что в момент возникновения эффекта они испытали нестерпимый ужас и бежали из лаборатории. А наверху — кто сразу сошел с ума, кто умер. Только он остался нормальным, хотя и не может найти вход в лабораторию. Он мне рассказал все. Отключить я сумею.
— И где он теперь?
— Видишь ли, когда я его встретил, он имел облик эдакого слона с собачьей головой, и, кроме того, его неотвратимо влекло к морю. Туда он и ушел, да и сгинул.
Крокен закрыл глаза и спросил:
— А почему ты не расскажешь все это остальным?
— Они не поверят. У них свои идеи.
Неожиданно Крокен сел.
— Аристарх, а ты помнишь, как они выглядели в статичном мире?
— Помню, — сказал Аристарх и тоже сел. — Леший был ученым–физиком. Что–то там невероятно сложное, понятное только узким специалистам. Звали его Нломаль. А Газировщик был простым дворником в том институте, где работал Нломаль.
— А моя мама, Дракоша?
— Ну что же, — Аристарх прищурился. — Это была стройная черноволосая девушка. Мы жили с ней на одной площадке и каждое утро здоровались.
Остановиться он уже не мог, выкладывал все, что знал, зорко наблюдая за тем, как Крокен реагирует на его слова. Он понимал, что для кентавра это будет жестоким ударом, но решил рассказать все.
— А что такое институт, площадка, девушка?
— Узнаешь когда–нибудь потом. Долго объяснять. А нам пора в путь.
— Хорошо. Тогда скажи мне, кто мой отец? Я про него ничего не слышал, но ведь где–то он должен быть?
— Должен, обязательно должен. Мы его скоро увидим. Это шестимерный паук, про которого я только что рассказывал.
— Правда?
— Да.
Крокен словно выключился, ушел в себя. Еще бы, после такого сообщения. Он обхватил ладонями колени, замер и думал, думал, думал…
А Аристарх думал о том, что у него появился помощник и можно вести более интенсивный поиск.
Он поглядел, как колышется, сплетается в огромные ватные комки туман, и неожиданно понял, что боится продолжать эти поиски.
Он понял, что даже если и найдет лабораторию, выключит рубильник и все пойдет по–старому, рано или поздно кто–нибудь повторит эксперимент. Он понял, что возврат к статичному миру принесет с собой загрязнение окружающей среды, истребление фауны и флоры, перенаселение и так далее. И когда–нибудь очередной верховный маньяк нажмет кнопку и с неба начнут падать ракеты, что станет окончательным, бесповоротным концом…
Если рубильник не выключить, все останется по–старому. Но не деградируем ли мы в этом мире? Ведь разум — продукт статичного мира. Здесь же можно обойтись и без него.
А как же те, кто страдает от своего облика и мечтает вернуться в человеческий? Есть еще и новое поколение, которое появилось уже в этом мире. Он для них родной…
То, во что Аристарх верил все эти пятнадцать лет, вдруг покачнулось и утратило четкие очертания. Впервые он усомнился. А правильно ли я поступаю? И имею ли я право единолично решать судьбу этого мира? И что мне теперь делать? Как вернуть уверенность в своей правоте? И в чем она?
Было ясно, что только сейчас и никогда больше он должен раз и навсегда решить для себя этот вопрос. Именно сейчас.
Когда он найдет лабораторию (а рано или поздно он ее найдет), решить все это беспристрастно будет уже невозможно. Появится грузовик, который выведет чашку весов из равновесия. И грузовиком этим будет вполне нормальный рубильник, который можно выключить.
Крики и выстрелы стихли. По небу плыли серебристые, в желтую полоску облака.
— Ну что, идем, — спросил Крокен.
— Идем, — ответил Аристарх, но с места не сдвинулся. Сидел, рассеянно ковырял землю пальцем и поглядывал на туман. Прежде чем идти — надо было додумать. Додумать и решить.
Дорога миров
Через неделю, когда стаял снег и мало–мальски прогрелась земля, все, что могло, — пошло в рост.
Свалка проснулась. Там и тут лопались пластиковые квадраты, разваливались кучи пустых молочных пакетов. Между ними появлялись нежнейшие ростки и тонюсенькие веточки, их с удовольствием поедали утильмены, проснувшиеся раньше всех и жадно бросавшиеся на все хоть чуть–чуть съедобное.
Лунными ночами из леса приходили волки–оборотни. Когда до свалки оставалось метров сто, они останавливались, сбившись в тесную кучку, долго внюхивались в бесконечное разнообразие запахов, а потом начинали выть. Услышав их вой, Мирон вздыхал, доставал из погреба заранее припасенный мешок мясных отходов и, взвалив на плечо, уходил к лесу. Оборотни съедали все без остатка и убегали, а Мирон аккуратно сворачивал мешок и шел домой — спать.
Потом незаметно наступило лето. Потом и за середину перевалило. Поспели яблоки, и именно с них–то и начались неприятности.
Однажды ночью один из утильменов залез к Мирону в сад в надежде полакомиться яблоками, но напоролся на Хрюндика, который отвесил ему такого тумака, что незадачливый воришка перелетел через забор и, проломив стенку старинного фанерного автобуса, влетел в его нутро.
Наутро Мирон сходил к вожаку утильменов Трехглазу, поговорил с ним, а также подарил потерпевшему три расколотые японские вазы, бампер от «форда» и полмешка отходов с кондитерской фабрики. После этого избитый радостно признал, что он не в обиде.
Следующей ночью в сад приползло уже пять утильменов. Мирон проснулся и долго слушал, как они шастают по саду и подначивают Хрюндика, чтобы он кого–нибудь из них ударил. Мирон подумал, что таким образом можно и разориться, вышел в сад и, взяв шест, стал сбивать яблоки. Вечером следующего дня он отнес в кладовую последний мешок, от которого тянуло яблочным духом, и запер дверь. Потом посмотрел, как утильмены уходят на свалку, и пошел спать.
Утром один из «камаров» привез на свалку груз картонной тары. Когда он уехал, куча коробок рассыпалась, и из нее выбрался безухий домовой. Он сейчас же отправился на промысел и залез на территорию Трехглаза, что послужило причиной самой грандиозной за всю историю свалки драки между утильменами. Когда страсти поутихли, домовому пришлось бы, конечно, солоно, но к этому времени он уже жил у Мирона.
Поначалу они относились друг к другу несколько настороженно, но постепенно все вошло в норму. Вообще–то, домовой был очень застенчив и попадался на глаза редко, но иногда ясными летними ночами они с Мироном сидели на крыльце до зари, и домовой подробно и увлекательно рассказывал про свою жизнь, про город, про хозяина квартиры, где он жил, про то, что хозяин умел делать слова и однажды даже выиграл приз «красивой жизни», и еще…
