Марианна Бенлаид - Косматая на тропе любви
— Я ухожу, — говорю я отцу, — я ухожу, потому что я тоже спрашиваю и хочу найти ответ.
Отец сидит, подняв колени под грязной, запорошенной песком одеждой, подперев щеку ладонью. Лицо его страшно осунулось, глаза сделались совсем большими и смотрят отчаянно и словно бы углубившись в себя; взгляд, обращенный вовнутрь; глаза, которые смотрят вовнутрь себя.
Отец молчит.
Мать сидит рядом с ним, она тоже в грязной одежде, ворот ее платья разорван. Ее сильное материнское тело теперь кажется тучным и обвисшим уродливо. Она поднимает голову, голова непокрыта и волосы обрезаны в знак траура. Мать устало смотрит на меня.
— Иди и возвращайся, — словно бы хрипло выдыхает она.
И друзья отца, их слуги, рабы и рабыни, и еще люди, все смотрят на меня. Как будто знают, зачем я иду, и отпускают меня. Все молчат.
Я не вхожу в палатку и ничего не беру с собой, ни фиников сушеных, ни меха с водой, ни копья, ни кинжала. Я не оседлаю верблюда, потому что пойду пеший. Я снимаю с себя покрывало с продольными темными полосами и кладу его на песок. Я снимаю с себя набедренную повязку, потому что я пойду нагой; таким пойду, каким вышел из чрева матери.
Я пойду через места пустыни, где никто из людей не будет видеть меня. Я пойду через места пустыни, еще незаселенные людьми или уже покинутые ими. Там я найду ее так, чтобы говорить с ней.
29
Я шел спокойно и неспешно. Я не думал о голоде и жажде, потому что я знал, она накормит меня. Я не думал о защите от разбойников и диких зверей, потому что я знал, она защитит меня. Я оглянулся и увидел позади себя песок и небо. Палатка отца и матери уже была далеко.
Все еще длился день. И животные пустыни еще не вышли. Только изредка замечал я больших ящериц, которые безмолвно лежали на солнце, вытянувшись на песке холмов. Длинная толстая темная и чуть посверкивающая змея выскользнула из песчаности и вдруг, резко скользнув ко мне, обвилась вокруг моей правой ноги. Если бы такое случилось прежде, я бы, наверное, испугался и закричал. Но теперь я молчал и был спокоен. Я чувствовал, как прохладное, гладко мускулистое, длинное тело движется вверх, поднимаясь извилисто по моим мышцам, вверх, к моему лицу. Я стоял спокойно. Прежде я боялся бы змею, потому что я бы почувствовал, что она не наделена человеческим сознанием, подобным моему сознанию, не наделена человеческими чувствами. Но теперь мне казалось, что все это человеческое есть в ней, и потому она поймет меня. И я знал, что она не враждебна мне. Я подумал, что только человек может быть человечески враждебен человеку. Животные, птицы, насекомые; вихрь, вздымающий песок пустыни, если они и причиняют зло человеку, то не потому что осознанно желают причинить ему зло.
Но змея поднималась к моему лицу, извиваясь по обнаженному моему телу, так, будто хотела с любопытством посмотреть близко на мое лицо. Это было странно и немного смешно. Но я знал, что это не она, превратившаяся в змею, это и вправду всего лишь змея. Змея оставалась всего лишь змеей, это я теперь чувствовал иначе.
Змея обвилась вокруг моей шеи. Она не душила меня и я не боялся. Она изогнулась как-то сверху, чуть откинула голову маленькую и, чуть покачивая в воздухе головой взад и вперед, смотрела на меня маленькими поблескивающими и любопытствующими глазами.
Я не стал обращаться к ней с человеческими словами. Я был к ней дружественно настроен и знал, что она это почувствует. Мои чувства могли просто дойти до нее каким-то непонятным образом. То есть мне было непонятно, как это делается, но это делалось.
Змея высунула жало, тонкий раздвоенный язык, и это было красиво. Она как-то странно прохладно и легко коснулась жалом моих губ, с каким-то сильно заботливым и ласковым выражением маленьких глаз и головы, как бездетная женщина гладит по головке чужого ребенка. И тотчас легко, прохладно соскользнула вниз и скрылась в песке.
30
Наступила ночь и жара спала. Но я все шел, не чувствуя усталости. В темноте живой и синей засверкали глаза диких зверей, запахло остро и резко живыми звериными телами. Зарычали львы, завыли шакалы. Волки песчаные бежали вперед. Пантеры и леопарды подкрадывались. Газели стремительно мчались.
Я шел сквозь ночь пустыни.
Я слышал жалобный, то протяжный, то отчаянный плач. Я знал, что это кричат гиены. Они плакали, словно плакальщицы-рабыни на похоронах. Но что они хотели сказать на самом деле? Ведь на самом деле они вовсе не плакали. Просто их голоса были подобны человеческому громкому плачу. И потому страшны.
Уже на самом рассвете, когда посветлело небо, выбежала прямо на меня из-за песчаного холма огромная гиена. Это произошло внезапно для меня и она показалась мне враждебной. Но это мое ощущение ее враждебности длилось одно лишь мгновение. Если бы это ощущение завладело мной, я закричал бы, или сам напал бы на нее. А так я всего лишь понял, что она — это всего лишь она. Я остановился и знал, что она не нападет на меня. Сначала она кинулась ко мне, подбежала близко, коснулась холодным носом. И тотчас быстро побежала прочь от меня, назад, за песчаный холм.
31
Солнце поднялось высоко, сделался жар обычный дневной. Я шел вперед и по-прежнему не чувствовал ни голода, ни жажды. И от жаркого солнца я не страдал. И усталости не было. И все это доказывало мне, что она существует, она ждет меня. Я найду ее.
На песок выползло множество змей. Они медленно переползали по выпуклостям песчаных холмов, сплетались клубками, с быстротой легкой высовывали и втягивали жала. Я спокойно шел мимо них и даже среди них, осторожно ступая босыми ногами, обходя переплетения их гладко мускулистых тел. Иные из них поднимали головы и словно бы вглядывались в меня с любопытством и зоркостью.
32
На следующее утро пустыня передо мной как-то изменилась. Во всем появилась странная зыбкость и неверность. Я уже не был уверен, что все то, что я вижу, существует в действительности. Я даже не знал теперь, что именно можно называть этим словом: «действительность».
Я шел в какую-то зыбкость и странность.
Внезапно предстали передо мной странные люди. Все они были совершенно обнаженные, очень красивые, с гладкими смуглыми телами и лицами, с большими темными глазами. Самый высокий из мужчин легко выступал впереди всех. Рядом с ним шел человек уже немолодой, он играл на лютне с шестью струнами. Следом за ними двигались воины, вооруженные метательными палками, луками со стрелами и дротиками. А уже за воинами следовали женщины и дети, они ступали удивительно красиво и свободно.
