Андрей Стерхов - Тень кондотьера
А на следующем листе я обнаружил огромную, похожую на корову кошку, которая бредёт по широкому лугу, сплошь усыпанному цветущими маками. На правом боку у кошки тоже красуются маки. Возможно, это у неё такой лихой боди-арт. А может, опьянённая дурманящим ароматом, она слишком долго спала на этом боку, вот опиумные цветы и отпечатались навсегда.
Затем было то, что я сперва принял за изображение пёстрого лоскутного одеяла, но потом разобрал-увидел в углу голубую кофейную чашку и понял, что это кухонный стол с такой вот аляповатой скатертью.
Дальше я перебирал рисунки, подкладывая верхний под нижний, уже поживее. И пронеслись перед моим сосредоточенным взором один за другим, будто в слайд-шоу: розовый слон с воздушными шарами самых невероятных расцветок; упитанный боец-пехотинец в ядовито-зелёной каске с ярко-красной звездой; голубенькая неваляшка, похожая на поплывшего снеговика (хотя, возможно, это был снеговик, похожий на расплавленную неваляшку); мальчик с букетом для мамы (букет был в сто пятьдесят тысяч раз больше самого мальчика, вот такая огромная у мальчика к маме случилась любовь); трёхголовый Змей Горыныч с огненным как у жар-птицы хвостом; раскормленный Микки-Маус, постриженный под Иосифа Кобзона; наконец игрушечный медвежонок с такими бешеными глазами, будто у него в башке взорвался фейерверк гениальных мыслей, способных в одночасье спасти весь этот насквозь и до основания прогнивший мир.
Сложив после просмотра листы в аккуратную стопку, я сунул их в папку, посмотрел с интересом на посетительницу, которая, не зная, куда деть руки, теребила край жакета, и спросил для начала:
– Я так понял, вы, Вероника, с детьми работаете?
Девушка кивнула.
– В художественной студии? – уточнил я.
– Нет-нет, – замотала она головой. – Я в детском саду работаю воспитательницей. В сто девяносто седьмом. Это в переулке Восьмого марта.
– Вот оно как. Детский сад, значит. Ну что я могу сказать, замечательно ваши дети рисуют. Только не пойму, в чём проблема-то?
– А вы, Егор Викторович… – начала она.
Я сразу поправил:
– Владимирович.
– Ой, извините.
– Ничего.
– Вы, Егор Владимирович, в другой папке рисунки посмотрите… пожалуйста.
И я посмотрел.
После чего, признаюсь честно, сделал некоторое усилие над собой, чтоб скрыть удивление.
На всех двенадцати листах, лежавших во второй папке, где чёрным фломастером, где того же цвета гуашью, а на одном листе так и просто чёрным карандашом был нарисован пантакль солнца. Не тот пантакль солнца, что способствует величию и успеху в жизни и описание которого можно найти в рукописи "La clavicule de Salomon", находящейся в Арсенальной библиотеке города Парижа. А тот пантакль солнца, что способствует бегству и защите от заточения и описание которого можно найти в рукописи "The Key Salomon", находящейся в Британском музее. Перепутать этот с тем и тот с этим я не мог. В изречениях из Ветхого завета, нанесённых на древнееврейском языке между внешним и внутренним кругами, ещё мог, конечно, ошибиться, но чтоб квадрат, вписанный в квадрат, с вписанными в квадрат четырьмя полукругами перепутал – это вряд ли. Не идиот же.
Впрочем, если бы даже и перепутал, что с того? Тот или этот – какая, собственно, разница? При любом раскладе в полный рост поднимались одни и те же вопросы. Почему и с какой целью дошколята из провинциального сибирского города дружно и с разной степенью умелости намалевали один из таинственных знаков, которые используют чародеи, практикующие оккультизм? Что за этим стоит – глупый розыгрыш или чей-то чёрный умысел? Во что это выльется – в нечто такое, что выеденного яйца не стоит, или в реальную беду? Поиском ответов на эти вопросы мне, судя по всему, и предстояло заняться в самое ближайшее время.
Вернув листы на место, я выдержал паузу и произнёс, растягивая звуки:
– Да, любопытно. – После чего, постучав ладонью по папке, спросил: – А вы, Вероника, в курсе, что это такое?
– Ой, даже не знаю, – поведя худенькими плечиками, ответила девушка. – Но думаю, это как-то с магией связано. С чёрной. Ведь так?
Оставив вопрос девушки без ответа, я посмотрел на неё долгим изучающим взглядом и, включив на всю катушку свою прозорливость, поинтересовался:
– Надо полагать, Вероника, чадом церковной свечи вы помещение группы уже обкурили? Ведь так? Или ошибаюсь?
– Нет, свечой не обкуривала, – искренне, словно с родным человеком поделилась со мной лишённая какого-либо лукавства девушка.- Но иконку с матушкой заступницей к стенду с правилами гигиены прикрепила. А что, надо было со свечой обойти? Да?
– Честно говоря, не верю в пользу ни того, ни другого.
– Почему?
– Видите ли, я не верующий. В том смысле, конечно, который в это слово вкладываете вы.
Судя по реакции девушки, она была несколько обескуражена моим признанием. Опустила взгляд и задумалась. Я же, постукивая кончиками пальцев по серому картону, стал вслух рассуждать:
– Значит так, милая моя Вероника. Что мы с вами имеем? Имеем мы непонятное – детские рисунки на недетскую тему. Тема, честно говоря, действительно какая-то не очень-то детская. Надо полагать, не вы детишкам её подсказали?
– Да упаси господи, – вскинулась девушка и в доказательство своей искренности прижала руки к груди.
– Верю. Конечно же, верю. Будь иначе, вы бы в этом кресле сейчас не сидели. А часом не знаете, кто детишек мог надоумить?
– Ой, даже не знаю.
– Точно?
– Точно.
– А если хорошо подумать? – стал мягко, без нажима настаивать я. – А если вспомнить? Кто приходил? О чём говорил? Может, кто-то что-то произносил странное или вёл себя не совсем обычно? Или принёс что-то и позабыл забрать?
Я ещё договаривал, а Вероника уже отвечала:
– Нет-нет, Егор Владимирович. Я уже несколько раз прокручивала весь день в голове, час за часом прокручивала, минуту за минутой, только ничего из ряда вон выходящего не вспомнила. – Тут она запнулась на секунду и внезапно добавила: – И от этого, честно говоря, ещё страшнее.
– Сильно боитесь? – вовсе не из садистских побуждений, а исключительно из профессионального интереса полюбопытствовал я.
– Очень, – ответила девушка и посмотрела на меня в надежде увидеть сочувствие.
Напрасно. Исповедуя профессиональный к делу подход, я был до поры до времени холоден, словно бивень сидящего на льдине моржа. Ничем и никак не выразил своих эмоций, лишь покивал с умным видом: так-так, понимаю-понимаю. После чего спросил тоном участкового врача, отрабатывающего симптоматику гриппа:
– Чего-то конкретного боитесь? Или испытываете бессознательный страх?
– Ой, даже не знаю, – с трогательной непосредственностью приложив ладошку к щеке, покачала девушка головой. – Просто боюсь и всё. Больше всего за детей боюсь. Предчувствия какие-то у меня нехорошие. На сердце неспокойно. Понимаете?
