Джордж Брейген - Клеймо змея
Варвар с удовольствием потянулся и расправил необъятные плечи, в очередной раз, наполняя грудь свежим бризом, после чего признался:
— Нет, по правде говоря, я сел на твою галеру, потому что спешу на праздник троверов. Очень, знаешь ли, нравятся мне их сладчайшие песни о любви, когда они голосят, тренькая на лютне и притопывая ножкой, обутой в башмачок с бантиком. Вот это мне по душе!
Морской воздух, легкий шум: бриза, равномерные удары весел о воду, гортанные крики: впередсмотрящего — все это кружило голову не хуже выдержанного вина. Настроение у Конана со вчерашнего дня оставалось приподнятым, и он не смог отказать себе в удовольствии немного пошутить.
Начиналась новая жизнь. Он возвращался к морю. Или море возвращалось к нему, как женщина? Несколько лет назад киммериец пытался уйти от этих волн, вспенивающихся под острым; носом корабля, от хлопков парусов и пьянящего чувства погони, когда пузатое судно какого-нибудь купца становится все ближе и ближе, когда команда уже дрожит от нетерпения, зажав в руках абордажные крючья, мечи и секиры.
Несколько лет назад он расстался с морем, и судьба, гнала его на Восток, к висячим садам Хаурана и горам Афгулистана, но и тогда порой его вдруг настигало видение моря. Это налетало на него редко, и только Кром; мог бы объяснить, почему это происходило. Но стоило иногда в конце дня устало сомкнуть воспаленные солнцем веки, как перед глазами возникала синяя гладь, бескрайняя, как; гирканская степь, — а на самом краю видимости небольшая черная точка, корабль, который еще нужно настигнуть.
Капитан галеры, по-прежнему любовно поглаживая бородку, спросил:
— И чем же ты, странник, собираешься заняться в Зингаре? Может, вечером встретимся в какой-нибудь таверне, потолкуем за кувшинчиком доброго мессантийского о жизни? Мне для одного похода, нужен помощник, нет ли у тебя, случаем, кого на примете?
Невольная улыбка тронула губы Конана. Бородатый зингарец, хоть и считал себя сильно проницательным, все-таки плохо понимал, кого он взял на борт, если решил прозрачно предложить стать его помощником. Ха, великое дело — галера! Пусть даже и пятидесятивесельная — такая мелкая рыбешка уже не интересует киммерийца! Прошли времена, когда он довольствовался малым. Тридцать пять весен уже далеко за плечами, а это едва ли не половина пути, которым Кром разрешит ему пройти по хайборийскому миру. Не нужна ему уже галера!
Поэтому варвар с нарочитым равнодушием пожал плечами:
— Вряд ли я смогу тебе помочь, приятель, в Зингаре у меня нет знакомых…
«Наивный чурбан, зингарская медуза, тупоголовый моллюск! Он еще решается предложить ему стать помощником на какой-то грязной посудине, лоханке Нергала!»
Конан никому еще не открыл, зачем он добирался в Зингару, а между тем планы его были вполне определенны. Море неотвратимо манило его, и самым жгучим желанием киммерийца было снова стать капитаном. Слишком многое в его жизни было связано с именем Амра, чтобы можно было так просто оставить иссеченную ветрами палубу.
Он собирался пройтись по тавернам Херриды и Кордавы, окинуть взглядом знатока все причалы и пирсы, чтобы собрать на свой будущий корабль крепкую команду. Многие из его прежних знакомых, конечно, уже покоятся где-нибудь на морском дне. Редкий корсар доживает до преклонного возраста, немного ему задавалось видеть старых пиратов. Слишком бурную жизнь они ведут — кто получает топором по голове при абордаже, кто нож в спину в пьяной драке в таверне. Поэтому и не видно в городах Зингары и Аргоса пожилых морских гуляк, опирающихся на тросточки и кормящих крошками лебедей в каналах.
Но кого-нибудь из своих старых знакомых он обязательно должен был встретить. А если нет, то наметанный глаз выберет здесь самых лихих абордажников, самых метких лучников, самых опытных кормчих на всем побережье Западного моря. Славное имя Амра снова должно сплотить вокруг него лихую компанию.
А корабль… Что же, не раз киммериец слышал, что зингарские власти продают каперские свидетельства, дающие право на аренду приличного морского судна. Должность капера предоставляет полную свободу в наборе экипажа и столь же полную свободу действий на море. И только два условия нужно выполнять, чтобы не ссориться с высокими чиновниками: не грабить суда из Зингары да отдавать часть выручки в казну.
Конан не сомневался, что вскоре он будет стоять на капитанском мостике какого-нибудь крупного корабля, имея под командой добрую сотню отборных головорезов. Тогда этот сильно воображающий о себе капитанишка с острой бородкой еще с благодарностью вспомнит имя Митры за то, что Владыка не сделал Конана помощником на галере «Орел». Не прошло бы и седьмицы, как прежний капитан перестал бы командовать своей командой…
«Орел» вплотную подошел к морским воротам Херриды, закрывавшимся каждую ночь. Уже опустилась в воду огромная цепь, преграждавшая вход в бухту, и скопившиеся за ночь корабли осторожно направлялись в узкий проход, расходясь с судами, покидавшими гавань.
* * *Астрис Оссарский, знаменитый аквилонский путешественник, по справедливости считался философом, хотя никто ни разу в жизни не видел его среди ученых, предающихся рассуждениям на избранную отвлеченную тему, вроде таких: «Что есть красота света Митры?» или «Есть ли тайный смысл в фигурах птичьих полетов?» — а именно к подобным темам наиболее благосклонно относились многие известные хайборийские мыслители.
Эти чахлые умники, не посетившие за свою жизнь ни одной страны и с трудом ориентировавшиеся даже на улицах родных городов, будь то Нумалия, Бельверус или Тарантия, строили свое представление о мире исключительно на основе густой пыли увесистых манускриптов, да вида в полузапущенный сад, открывавшегося из узкого окна библиотеки, где протекали их дни.
Не таков был Астрис Оссарский. За свою жизнь неутомимый аквилонец не только успел объехать невероятные пространства хайборийского мира, но и в точных полновесных словах описал свои путешествия. Ученый мир Аквилонии и Немедии узнавал о нравах и обычаях мифических стран Востока во многом из писем Астриса к Алкидху Мудрому, немедийскому наставнику. Астрис писал о джунглях Вендии, о чародеях с лицами, напоминающими маски из желтой кожи, о кутрубах-людоедах, знающих толк в хорошем мясе и поэтому предпочитавших мягкие части молодых стигиек…
Немедийцу Алкидху обычно сначала приходилось расшифровывать послания своего друга, потому, что они были начертаны особым шифром, эзотерическим языком, понятным лишь посвященным. Только истинный философ поймет, что чем сложнее язык общения, тем свободнее становится мысль. Проницательный взгляд аквилонца зачастую отыскивал в жизни восточных земель такие вещи, за упоминание о которых можно было бы заплатить головой.
