Константин Павлов - Гремящий перевал
— Как тебя зовут, дитя? — спросила эльфийка.
— Боренли, госпожа.
— Красивое имя. Я — Каэраэн, а моего спутника зовут Ирлеас. Ты — травница, Боренли?
— Да, госпожа Каэраэн.
— Тогда сделай нам, пожалуйста, травяного чая, который согревает с мороза и вселяет бодрость.
— Хорошо, госпожа Каэраэн.
Когда Боренли направилась на кухню, ее окликнул дядя.
— Боренуля, — сказал он громким шепотом, — завари этим ушастым такой чай, чтобы их три дня слабило.
Дарерад, сидевший рядом с хозяином, сдержанно хохотнул. Он, как и все великаны, был туповат, медлителен, зато имел отличный слух.
— Нет, дядя. Так нельзя, — возразила Боренли. — Фула гневается на тех, кто свой дар использует во зло.
— Ладно-ладно, я пошутил, — отмахнулся Атаульф.
Дар травознания достался Боренли от отца, который был лучшим алхимиком клана. Он погиб в стычке с дикими йети, однако до этого успел открыть дочери многие секреты своего ремесла. Вот и сейчас Боренли заваривала чай и вспоминала, как отец помогал ей заучивать, сколько частей каких травок нужно для чая, который поднимает на ноги раненого воина, сколько для чая, который придает мускулам двойную силу, сколько для чая, который моментально прогоняет всякую усталость.
— Чабрец да боярышник, хвощ да алтей… — приговаривала Боренли. Была у нее привычка во время работы постоянно что-то бормотать себе под нос. Она старалась приготовить самый лучший чай, какой только умела, для такой любезной и красивой гостьи. Когда все заварилось, она разлила ароматный, исходящий паром напиток в изящные оловянные кубки, поставила их на резной деревянный поднос и шагнула из кухни. Однако за порогом ее ждала картина, от которой Боренли чуть не выпустила поднос из рук.
В общем зале опять появились новые гости, и разгорелся новый спор. Вновь прибывшие топтались у входа, отряхиваясь от снега, и по их одеждам легко было понять, что это нежить, служители богини смерти Мортис. Один из них был замотан в темно-зеленую хламиду и на голове носил рогатую шапку: так одеваются колдуны. У второго скелетоподобный доспех и круглый шлем указывали на принадлежность к тамплиерам.
— Я не желаю находиться под одной крышей с богомерзкими еретиками, тревожащими покой усопших! — горячилась аббатиса, обращаясь к Атаульфу. — Ваш долг хозяина — изгнать их немедля!
— Вы, ваше преподобие, не у себя в монастыре, чтобы что-то приказывать, — возражал ей Атаульф. — К тому же вы, видать, не местная, не приморская. А то бы знали, что мы с мертвя… э-э-э… со слугами Мортис не враждуем, а даже торговлишку кое-какую ведем. Да и еще бы нам враждовать, когда Алкмаар под самым боком. Попробуй, тронь кого — из-под земли целые армии поднимутся. Буквально.
— Вы рискуете навлечь на себя гнев Святой Церкви!
— А я вашей Церкви не боюсь! Я — верный слуга Вотана, и, если меня тронут, за меня поднимется весь наш клан! — загрохотал Атаульф и, изменив тон с грозного на любезный, обратился к новым гостям: — Добро пожаловать, почтенные путники, в «Гремящий перевал». Прошу за стол.
— Спасибо, любезный хозяин, — странным скрипучим голосом сказал колдун и добавил, обернувшись к аббатисе: — Хочу напомнить, что между слугами Бесплотной Богини и Империей заключено перемирие. Ваши воины клялись Всевышним, что не обнажат оружие против нас. Надеюсь, в этом доме не найдется клятвопреступников?
У аббатисы гневно раздулись ноздри, она хотела было ответить, но в последний момент обратилась к рыцарю:
— Еландр! Это недопустимо, чтобы особа духовного звания находилась в одном доме с богопротивными грешниками! Мы немедленно покидаем это нечистое место!
— Гхм… моя госпожа, — рыцарь замялся, — я боюсь, что там мы… что буря не позволит нам… В общем, боюсь, что мы просто вынуждены остаться здесь, иначе в такую бурю мы погибнем.
— О, Боже! — Аббатиса подняла очи горе. — За что ты посылаешь мне это испытание? Надо было брать в сопровождающие инквизитора, он не убоялся бы бури и не потерпел рядом этих…
«Эти» присели за стол, деликатно устроившись на дальнем от имперцев краю. Боренли поставила кубки с чаем перед эльфами.
— Спасибо, милая Боренли, — сказала эльфийка, потом на мгновение закрыла глаза, по лицу ее пробежала тень, и, открыв глаза, эльфийка сказала: — Очень скоро тебя ждет сначала большой страх, а потом большая радость.
— Прислушайся к Каэраэн, — сказал эльф. — Галлеан даровал ей способность предвидеть будущее.
Смущенная Боренли только поклонилась в ответ и шагнула к новым гостям. Обращаться к ним она ужасно боялась, но это сделал за нее Атаульф, поинтересовавшийся их желаниями. Колдун повернулся в сторону эльфов, втянул ноздрями воздух, потом уставился желтыми, как гнойники, глазами на Боренли и сказал:
— Принесите нам такого же травяного чая.
Боренли, внутренне содрогаясь от омерзения, пошла выполнять заказ, однако налила слугам Безносой уже спитой отвар, и когда она ставила грубые глиняные чашки перед колдуном и тамплиером, на мгновение ей показалось, что от них пахнет землей, как от свежевырытой могилы. Колдун словно бы почувствовал отношение Боренли и спросил тамплиера:
— Вот скажи мне, Ликед, почему все так боятся и пренебрегают Бесплотной Богиней, хотя никому не избежать встречи с ней?
— Не знаю, Мисхар, не знаю.
На какое-то время в зале «Гремящего перевала» установилась тишина и хрупкое спокойствие. За длинным столом на дубовых скамьях расположились гости: рыцарь с аббатисой, поближе к ним подвинулся купец, напротив людей сидели эльфы, а за другим концом стола расположились смертепоклонники. Возле огромного камина, в который Боренли могла бы войти даже не пригнув голову, уселись на крепких табуретах горцы: Атаульф, задумчиво покуривающий короткую глиняную трубку, Дарерад, огромной ручищей подкидывающий в камин куски горючего камня, Гордок, сложивший руки на пухлом животе, смурной Вимвин, мрачно глядящий в огонь. Боренли устроилась в углу на сундуке и принялась вязать шарф для Вимвина совершенно бесшумно. Было слышно только, как потрескивает горючий камень в камине, как поскрипывает где-то притаившийся сверчок и как злобно завывает за стенами разбушевавшаяся вьюга. Хотя компания в этот день подобралась довольно странная, все равно в зале витало ощущение домашнего тепла и уюта, за которые Боренли больше всего любила бесконечно долгие зимние вечера. Углубившись в вязание, она словно бы позабыла и о неудачном сватовстве Вимвина, и об угрозе выйти замуж за Гордока, и об отчаянном решении сбежать из родного дома. Время от времени ее мысли возвращались лишь к странным словам эльфийки. Большой страх, а затем большая радость — что бы это могло значить?
