Лариса Петровичева - Единственно верный
Смотри, звонко произнес голос в его голове. Смотри и не смей отворачиваться. Теперь это твой мир, это — твоя родина, и ты не имеешь права думать, что тебя это не касается. Смотри!
И Андрей увидел, как взлетел первый камень.
…Дождь усиливался. Деревня потонула в серой влажной пелене, растворилась, растаяла в наступающем вечере. Изредка только пьяный ветер доносил со стороны Кучек обрывки песен — народ собрался в трактире за широкими деревянными столами, пил за избавление от ведьмы, возносил искренние и горячие молитвы Заступнику… Потом все закончится пьяной дракой, жены разнесут бессознательных супругов по домам, хмельно матеря их, погоду и бабью долю, а дождь тем временем смоет с площади перед храмом кровь Ирны. За пару дней животные расправятся с ее останками, брошенными в овраг, и все будет кончено.
Андрей сидел на крыльце своей избушки и прислушивался к мешанине мыслей в голове. Его сознание словно бы раздвоилось: одна часть захлебывалась от омерзительного отвращения к людям — рабам суеверий, собственной глупости и иррационального страха перед необъяснимым, которые готовы пойти на убийство, подлость, ненависть — все ради того, чтобы их хомячий спокойный мирок остался непоколебимым и не рухнул перед наступлением тьмы. Им хорошо возиться в собственном дерьме, им тепло и уютно в грязных крошечных домиках собственных душ, и они всегда готовы обвинить в бедах кого угодно, но только не себя. Они безгрешны. Им проще забить камнями соседку, которая наслала порчу на воду, чем перестать гадить в озеро. Им намного легче разбить лоб в мольбах Заступнику, чем взять дело в свои руки и что-то реально изменить. Они так же, как и их свиньи, предпочитают видеть небо в луже.
Вторая часть была намного спокойнее и практичнее. Ты все равно никуда отсюда не денешься. С этими людьми тебя связывает десять лет жизни бок о бок, и, какими бы они не были, тебе с ними намного проще, чем без них. Да, пусть они не совершенны, пусть они гадки и сейчас омерзительны до судорог — ты зависишь от них, потому что, по большому счету, беспомощен в этом мире. Тебе не приходилось раньше пахать землю, печь хлеб, охотиться, строить дома, шить одежду, твое прекрасное далеко даже и не предполагало необходимости в подобных навыках, так что если бы не эти отвратительные люди, то ты бы попросту замерз в лесах. Поэтому успокойся и постарайся забыть. В конце концов, разве ты что-то можешь изменить? Вернуть Ирну, убедить людей, что ведьм не бывает, что перед едой нужно мыть руки — увы и ах, это все не в твоих силах. Поэтому пусть думают, что ты блаженный дурачок и потихоньку молишься за них перед Заступником.
— Я ненавижу себя, — произнес Андрей по-русски. — Ненавижу.
Он опустил голову на руки и закрыл глаза, желая раствориться во внутренней и внешней тьме. Дождь стучал по крыше, печально и сиротливо шелестели листья, срываясь с веток и падая на раскисшую землю. Андрею хотелось снега, который хоть не на много, но прикрыл бы всю эту грязь, не позволил бы ей растечься еще больше и дальше, хотя в итоге и сам бы стал ею. Но до первых белых мух было еще далеко, дождь все шел и шел, и никто не слышал ни молитв, ни проклятий.
А потом Андрея вдруг что-то будто бы толкнуло под ребро. Он поднял голову и увидел, что из-за кустов на него смотрит Несса.
Глава 3. Шани
Утро шеф-инквизитора всеаальхарнского Шани Торна или Александра Максимовича Торнвальда началось совершенно обыкновенно: за окном с невероятным грохотом и треском что-то разбилось и голос привратника зычно рявкнул: «Ночь еще, скотина косорылая! Его бдительность отдыхает!»
Шани зевнул, выбрался из-под тонкого одеяла и подошел к окну. Так точно: на улице перевернулась телега горшечника и весь его товар теперь красовался на мостовой. Дождь в свете фонарей казался жидким золотом; красуясь и отплясывая на рыжих черепках, он сулил незадачливому горшечнику иллюзорное богатство. Унылая тощая лошадка смотрела на хозяина, словно извинялась и не понимала, как это ее так угораздило, ну буквально же на ровном месте изничтожить все плоды его труда, а привратник, рассудительно и хрипло после выпитого для сугреву, поучал горшечника, что «вот, его бдительность день и ночь молится за нас, грешных, ересь искореняет огнем, мечом и словом, дураков в академиуме обучает, и всего-то пара часов у него во все сутки покоя, и тут ты, свинорылый, грохочешь, не нашел другого места, чтобы барахло свое колотить, вот отъехал бы хоть с два дома и шумел, сколько влезет» — не делая, впрочем, никаких попыток помочь. Шани усмехнулся, отступил в комнату и взял со стола мягкий кожаный кошель.
Новенькая оконная рама даже не скрипнула, и горшечник с привратником, одинаково вздрогнули от неожиданности, когда Шани спросил:
— Откуда приехал, горшечник?
Привратник испуганно захлопал глазами, предчувствуя, видимо, что будет крепко наказан за то, что не смог обеспечить покой столь высокой особы, а на горшечника вообще было жалко смотреть — видно, он решил, что его сейчас же поволокут в исправительный дом и подвесят на дыбе.
— Деревня Кучки, ваша милость, — пролепетал он. — Лошаденка вот дурная, да телега моя старая… я уж и так, и так… а она… вот…
— Держи, — и Шани кинул вниз кошелек. — За побитый товар. А ты, Марушка, даже и не думай, чтобы что-то оттуда взять.
Привратник покраснел и насупился — ясно было, что, увидев летящий вниз кошелек, он уже успел размечтаться о том, как отберет у глупой деревенщины определенную долю — да что там долю, все отберет. Горшечник же готов был пуститься от радости в пляс.
— Ах, ваша милость… Спасибо вам… Уж буду Заступника молить за вас и детям своим закажу…
— Вот и ладно, езжай с моим благословением. Марушка! Иди к будочнику, пусть улицу расчистит. Мне с утра ехать к государю.
Марушка вздохнул. Он уже устал стоять под дождем, а разбирать вместе с наверняка пьяным в дымину будочником черепки ему не хотелось. И селюк этот тупой… чего б ему стоило возле тещиного дома перевернуться? Там государевы люди дежурят, вот им бы и убирать всю эту дрянь, все равно ничем не занимаются и рожи наели шире некуда. А еще бы лучше он с моста перевернулся и поплыл бы по речке Шашунке неведомо куда. За этими размышлениями привратник и не заметил, как запустил руку в уже развязанный горшечником кошель и принялся изымать серебро в свою пользу.
— Марушка, я тебе что сказал? — сурово раздалось из окна. — А ну давай к будочнику.
Привратник вздохнул и поплелся к будке, умудрившись-таки присвоить монету. Шани закрыл окно и снова лег в кровать. До рассвета было еще далеко, и ему хотелось надеяться, что никто больше под окнами не перевернется.
