Лариса Петровичева - Единственно верный
Позади послышалось шлепанье по грязи, скрип колес, и повеяло крепким табачным духом и лошадиным потом; Андрей обернулся и увидел, что по дороге едет крытая повозка Проша. Сам Прош, в неизменной меховой безрукавке и дырявой шляпе, со столь же неизменным скверным настроением материл свою одноухую колченогую лошадку на чем свет стоит, поминая громы, молнии, сломанное весло и Королеву псов, покровительницу охотников, во всех возможных комбинациях. Однако, узнав Андрея, ругаться он прекратил и даже изобразил на заросшем клочковатой бородой лице то, что, должно быть, считал доброй дружеской улыбкой.
— Здравствуй, Прош, — сказал Андрей и, по здешнему обычаю, скинул с головы капюшон куртки.
— Здорово, коль не шутишь, — ответил Прош, приподняв шляпу. — В деревню, что ль, топаешь?
Вопрос можно было счесть риторическим, поскольку топать Андрею все равно было больше некуда.
— В деревню, — согласился Андрей, и Прош похлопал тяжелой заскорузлой ладонью по облучку рядом с собой:
— Залезай, подвезу.
Андрея не надо было просить дважды. Он уселся на облучке, и лошадка зашагала дальше.
— Как живешь-то? — спросил Прош, по новой раскуривая свою погасшую трубку. — Дом-то цел еще?
— Да крыша пока не каплет, — ответил Андрей. Дождь припустил еще сильнее, и он порадовался, что так удачно встретился с повозкой Проша.
— Это хорошо, что не каплет, — отвечал Прош. — А дров нарубить, как, не забываешь?
— Конечно, — улыбнулся Андрей. — Ты же мне тогда подсказал, как и где рубить, так я и запомнил.
Прош улыбнулся во весь рот и одобрительно похлопал Андрея по спине, едва не вышибив дух могучей рукой.
— А то как же тебе было не показать! — заявил он. — Это сейчас ты молодец, а раньше-то совсем же был дурачок, не знал, с какой стороны за топор взяться.
— Так ты меня и научил, — скромно ответил Андрей.
Местные действительно считали его безобидным дурачком, и то, что здешняя церковь почитала скорбных разумом особо угодными Небесному Заступнику, очень Андрею помогло: им не заинтересовалась ни полиция, ни, что еще серьезнее, инквизиция; владетельный сеньор деревни, куда пришел Андрей, принял его ласково и даже указал на полуразвалившуюся хижину в лесу, где раньше вроде бы обитал один из многочисленных отшельников, и где можно было поселиться. А обитатели деревни Кучки, жалея убогого, который даже не знал, как растопить печку (да и что такое печка вообще), помогали ему и незатейливой едой, и, что гораздо важнее, практическими советами.
Повозка неспешно катилась, скрипя и постанывая, как будто готовилась развалиться с минуты на минуту. Чавканье грязи под колесами навеяло Андрею мысли о куске сыра, который он оставил в доме, на случай, если в деревне не удастся разжиться съестным, и в животе у него заурчало. Лес нехотя уходил от дороги, обиженно отмежевываясь полосой невысокой травы, блестящей от дождя. Деревня уже показала свои первые дома: маленькие, низкие, они жались друг к другу, как будто вместе им было легче противостоять жестокой жизни. Впрочем, на самой окраине жили те, кто победнее — у деревенских старейшин и крестьян позажиточнее и жилье было соответственно получше (причем, как правило, намного). Над деревней вразнобой курились дымки печей, многим было холодно, и те, у кого были лишние дрова, пускали их в ход.
Повозка так же мерно прочавкала по грязи через деревню весь оставшийся путь до центральной площади, и остановилась. Андрей спрыгнул на землю, ловко увернулся от грязного лошадиного хвоста.
— Спасибо, Прош! Заступник да защитит тебя! — помазал он рукой своему водителю.
— Ступай, Андрей, пустяшное дело, — отмахнулся здоровяк от него, но по улыбке, едва заметной в диких дебрях бороды Андрей понял, что древняя земная поговорка про добрые слова, которые приятны не только разумным существам, но и низшим представителям семейства кошачьих, имеет под собой реальные основания.
Андрей поправил капюшон и пошел к местной церкви, маленькой и небогатой. Служба там закончилась около часу назад, а это значит, что священник, отец Грыв, сейчас занят переписыванием очередной книги, которая изветшала настолько, что читать ее уже нельзя. Бумажные книги вызывали у Андрея трепет, близкий к священному — когда он впервые увидел послание Заступника в толстом томе, переплетенном дорогой кожей, с металлическими уголками, то его словно пронзило ощущением воплощенного чуда — не обещанного, а сбывшегося. И вот сейчас он войдет в церковь, обведет лоб Кругом Заступника возле алтаря, а потом пройдет в низкую дверку и окажется в комнате отца Грыва, где увидит книгу и даже прочитает что-нибудь, осторожно водя тонкой деревянной палочкой по строкам, написанным выцветшими красными чернилами… А потом отец Грыв даст ему нехитрой снеди, что принесли для него жители деревни, и Андрей пойдет на улицу — там его обступят местные ребятишки, которые начнут рассказывать о своих немудреных делах, а их матери, лузгая зерна поднебесника, будут улыбаться — а как же, общение с блаженным осеняет непорочные души благодатью — и интересоваться, не нужно ли чего Андрею к зиме из теплых вещей. Когда Туннель выплюнул Андрея на окраине леса, то была поздняя осень, морозило и сыпало снежной крупкой, а стебли растений, когда Андрей наступал на них, крошились и звенели, словно стеклянные, и он думал, что при такой погоде в легкой тюремной робе выдержит не больше недели — а потом нашлась дорога и привела его к людям.
Блестяще образованный, талантливый, глубоко интеллигентный человек, теперь он жил пятью чувствами и тремя вожделениями, превратившись в приземленнейшего практика: то, что впрямую не касалось его занятий — хлопот по дому, обустройства огородика на поляне, чтения с отцом Грывом — не казалось теперь важным. Душа Андрея будто бы уснула на время, затворившись в неведомой глубине, и лишь иногда что-то из старого, ушедшего времени и бытия, поднимало голову и с каким-то спокойным удивлением замечало: да, братец, ну ты и опустился. Десять лет назад, проводя тончайшие операции, читая старинные философские трактаты, беседуя о театральных премьерах, мог ли он помыслить, что однажды ему это будет совершенно безразлично..?
Из внезапных размышлений его вдруг вырвало понимание того, что в деревне что-то неладно. Поселяне толпились возле церкви кучками по трое-четверо, звучали преувеличенно бодрые голоса, некоторых даже пошатывало. Андрей встрепенулся — картина очень походила на наркотическое опьянение. Но не могли же они тут наесться пьяных грибов все разом? Вот Туур, его жена Вика — обнялись и хохочут, будто случилось что-то невероятно смешное. Вот Альба с дочерьми — все четверо о чем-то болтают и жестикулируют. Вот Мрег что-то втолковывает соседу, обняв того за плечо; сосед улыбается, обнажая крепкие желтые зубы…
