Никос Зервас - Дети против волшебников
— Мне уже… Я согласна, — Надинька кивнула. Убитый хвостик покорно мотнулся.
За окнами усилился ветер, суетные тени облаков замелькали по стене. Истошно, точно закашлявшись, закаркала ворона, и в тот же миг ударом ветра распахнуло старую оконную раму — взметнулись занавески, раздражённо задребезжал сорванный шпингалет. Девочка вздрогнула.
— Последнее условие, — улыбнулся юный волшебник Лео. — Если правда хочешь стать белой волшебницей, ты должна понять, что волшебство — главное дело твоей жизни. Оно превыше всего. Превыше родины, семьи и даже, например, Бога. Готова ли ты пойти против воли родителей, учителей — ради того чтобы посвятить всю свою жизнь служению белой, доброй магии?
Надинька кивнула. Из распахнутого окна веяло осенней гнилью, по подоконнику лупили холодные мокрые ветки. Бедная Надинька! Ей так хотелось приносить людям счастье! Неужели папа с мамой будут против? Неужели дедушка запретит? Да нет же! Дедушка всегда учил Надиньку быть доброй, помогать другим…
— Громче скажи! — прошептал волшебник. — Готова ли пойти против воли родителей, лишь бы только стать доброй волшебницей?!
— Да, — прошептала Надинька.
— Главнее ли для тебя волшебство, чем воля твоих родителей, твоей церкви, твоих учителей, всего на свете? Говори ещё громче!
— Да, да! — чуть не крикнула девочка, ей уже хотелось, чтобы всё это поскорее закончилось…
Ворона за окном смолкла.
— Тогда… закрывай глаза и начинай считать, — пластмассовым голосом произнёс волшебник.
В тот же миг что-то маленькое, жутко горячее прижгло Надину кожу над переносицей.
Глава 4.
Генеральская внучка
С первого взгляда она не очень мне понравилась. Я смотрел на неё с предубеждением: Швабрин описал мне Машу, капитанскую дочь, совершенной дурочкою.
А. С. Пушкин. Капитанская дочкаВ половине четвёртого поток праздничных детишек, выходящих из школы № 1505, совершенно иссяк. Остались только россыпи безумных малышей, списанных родителями на продлёнку, да несколько очкастых старшеклассниц из клуба обожателей серебряного века. Сообщество из четырёх-пяти нестарых ещё учительниц довольно шумно отмечало День знаний в кабинете биологии, однако никто из этих достойных педагогических леди не смог навести генерал-полковника Тимофея Еропкина на след потерявшейся внучки.
Уж добрых полчаса огромный и чинный старик в золочёном мундире и брюках с алыми лампасами, заведя руки за спину и терпеливо сопя, мерил большими шагами диагонали школьного дворика. Вы видели каменного льва у арки Генерального штаба — зимой, когда грива почтенного зверя белеет от снега? Точно так, по-львиному, глядит из-под сдвинутых бровей генерал-полковник Еропкин — кажется, вот-вот разгневается! И всё же таится в морщинках у глаз великодушная улыбка.
Ветераны Первой чеченской помнят, как с этой царственной улыбкой он приезжал на позиции к изжёванным, одуревшим от страха бойцам — огромный, как несгораемый шкаф, негнущийся и жарко-румяный, точно тульский самовар. Других генералов, кроме Еропкина, на передовой замечали нечасто — а про этого заранее знали: везде свой малиновый нос сунет — и в прицелы поглядит, и под грязный брезентик заглянет. Пули «чехов» от него шарахались, точно птички от пугала, а ещё была примета: после визита Еропкина на позиции, точно по волшебству, приходила новая техника, боеприпасы и даже… водка. Сам генерал почти не потреблял, но считал, что в военное время солдату положено «немного, но регулярно — для румянца».
Солдаты Еропкина побаивались, называли «толстым батяней», но любили — разумеется, не только за регулярный румянец. Скорее за то, что генерал был похож на настоящего барина: и наказывает часто, да как-то… любя. А офицеры поражались сказочному львиному самообладанию генерала, которое мгновенно передавалось окружающим. Молва приписывала Тимофею Петровичу с дюжину героических деяний — якобы собственными ручищами он вытаскивал подчинённых из горящего «бардака»[4], лично ходил к извращенцу Радуеву меняться пленными, а однажды во время нападения на колонну застрелил из табельного оружия жутко опытного египетского наёмника. Доподлинно известно, что именно Еропкин в 200… году командовал операцией по «прополке» двух западных районов Дагестана — именно тогда был сокрушён позвоночник бандитской армии эмира Басаева.
У «толстого батяни» было ещё одно боевое прозвище: «Самоварыч». Частенько Тимофей Петрович кипятился и даже закипал. Мог и затрещину влепить — доставалось всем, вплоть до майоров, в особенности за трусливый эгоизм и желание по-тихому обогатиться за счёт личного состава. Но это бывало раньше, а теперь уж — без малого три года — генерал-полковник Самоварыч пребывал в столице на пенсии, и только по телевизору глядел на знакомые развалины русского города Грозного. За эти три года он погрузнел, грива и роскошные усы побелели окончательно, брови пуще сдвинулись к переносице — и только щёки Тимофея Петровича неизменно были ярко-розовыми, будто совсем недавно напился генерал горячего чаю с малиной.
Заложив руки за спину, Тимофей Петрович неспокойно похаживал по школьному дворику. По привычке, приметил непорядок: в кустах неведомый злодей припрятал недопитую бутылку портвейна, а в клумбе среди рыжих цветочков гадко поблескивала — криминал, едрёна матрёна! — использованная игла от одноразового шприца.
Тимофей Петрович хмыкнул, почесал косматую бровь и подумал, что дамочке-директрисе надлежит построже приглядываться к своим старшеклассникам. Как только эти педагоги обходятся с личным составом без гауптвахты? Генерал-полковник в очередной раз крякнул, поглядел зачем-то на ясно солнышко, потом на огромные наручные часы… Нахмурился — и подошел к охраннику, дремавшему на скамеечке у входа в корпус.
— Здравь желаю. Гхм… Маленькая такая, с хвостиком на макушке, и портфельчик жёлтый? — хрипловато спросил генерал. — Не выбегала?
Охранник невольно поднялся и обстоятельно доложил уважаемому товарищу генералу, что видел никак не меньше пятидесяти хвостиков и жёлтых портфельчиков, да только все они давно благополучно разъехались по домам.
— А Вы поглядите в раздевалке, — подсказал охранник. — Если мешок со сменной обувью висит, значит, домой ушла Ваша внучка. А если уличные ботинки висят, стало быть, где-то в школе задерживается.
— Здраво, здраво рассуждаете! — радостно спохватился Тимофей Петрович и почти побежал в раздевалку четвёртых классов. Генералу было уже под семьдесят, но это не мешало ему каждое утро пробегать полтора километра по аллеям Нескучного сада. Размеренно сопя в усы, генерал, как старый тепловоз, влетел в полутёмную раздевалку — и сразу услышал странный, полусонный голосок:
