Джин Вулф - Коготь миротворца
Пастухи
Почти все утро мы продирались сквозь тростники и не встречали по пути никого. Судя по всему, Иоленте не становилось ни лучше, ни хуже. На мне самом, кажется, начали сказываться голод и усталость от непрерывной необходимости поддерживать Иоленту. К тому же безжалостно палило солнце. В итоге два-три раза, когда я поглядывал краем глаза на Иоленту, мне казалось, что это не она, а какая-то другая женщина, которую я смутно помню, но не могу признать окончательно. Но если я поворачивал голову и смотрел на нее прямо, это впечатление (и так совсем слабое) рассеивалось.
По пути мы почти не разговаривали. В первый раз с тех пор, как мастер Палаэмон вручил мне «Терминус Эст», я чувствовал его тяжесть, и плечо ныло под перевязью.
Чтобы утолить голод, мы жевали сладкие стебли тростника. Иоленте все время хотелось пить, а поскольку она не только не могла идти без нашей помощи, но и сжимать в руке стебель, нам приходилось часто останавливаться. Удивительно, насколько беспомощными оказались эти длинные, совершенные по форме ноги с узкими коленями и пышными бедрами.
К середине дня мы вышли из тростника и погрузились в травяное море пампы. Здесь еще встречались одинокие деревья, стоящие так далеко друг от друга, что каждое из них могло видеть всего двух или трех соседей. К каждому дереву сыромятными ремнями было привязано тело какого-нибудь хищника с раскинутыми, как человеческие руки, передними лапами. Больше всего было пятнистых тигров, обычных для тех мест, но мы встречали и атроксов с шерстью, подобной человеческим волосам, и саблезубых смилодонов. От многих остался один скелет, хотя некоторые еще не погибли. Они издавали слабые звуки, которые, по мнению местных жителей, отпугивают других хищников и защищают от них скот.
Этот скот представлял для нас гораздо большую опасность, чем хищные кошки. Быки не раздумывая бросаются на все, что появляется вблизи их пастбищ, и потому нам приходилось обходить каждое стадо, держась на таком расстоянии, чтобы их близорукие глаза не заметили нас, да вдобавок – с подветренной стороны. Тогда Доркас как могла поддерживала Иоленту, а я шел впереди, несколько ближе к животным. Однажды мне пришлось отпрыгнуть в сторону, а бык остался без головы. Мы сложили костер из сухой травы и поджарили кусок мяса.
В следующий раз я вдруг вспомнил о том, как Коготь остановил яростное нападение обезьянолюдей. Я достал его, и тогда несшийся на нас разъяренный бык подбежал ко мне мелкой рысцой и лизнул руку. Я посадил ему на спину Иоленту и Доркас, а сам пошел впереди, чтобы зверь все время видел голубое сияние камня.
На последнем из встреченных нами деревьев был распят еще живой смилодон. Я подумал, что бык может испугаться его, но мы спокойно прошли мимо. Спиной я чувствовал взгляд его янтарных глаз величиной с голубиное яйцо, а мой язык вдруг распух от его жажды. Я передал камень Доркас, подошел к дереву и перерезал ремни. При этом меня не покидала мысль, что он непременно нападет на меня. Но смилодон сполз на землю и даже не мог подняться на ноги от слабости, а мне нечем было напоить его, и нам ничего не оставалось, как уйти.
Ближе к вечеру я заметил, что над нами кружит птица-падальщик. Говорят, они чуют смерть. Я тут же вспомнил, что раз или два, когда у подмастерьев бывало особенно много работы, учеников посылали во двор гонять камнями этих птиц, рассевшихся на разрушенной стене, – иначе они лишь усугубляли и без того зловещую репутацию Цитадели. Сама мысль о возможной смерти Ио-ленты была настолько отвратительна, что я многое отдал бы за лук, из которого, наверное, мог бы подстрелить птицу; но лука взять было неоткуда, и мне оставалось только сожалеть об этом.
Еще через некоторое время, показавшееся мне бесконечным, к ней присоединились еще две, гораздо меньших размеров. По яркой окраске головы, заметной, несмотря на расстояние, я понял, что это белоголовые сипы. Значит, первая птица, с размахом крыльев в три раза большим, была горным тераторнисом. Я слыхал, что в горах они нападают на людей, раздирают их лица ядовитыми когтями и сталкивают в пропасть ударами могучих крыльев. Иногда сипы приближались к нему, а он бросался на них. Тогда мы слышали пронзительный крик, доносившийся из их воздушной обители. Один раз, в каком-то затмении, я поманил их рукой. Тут же все трое ринулись вниз. Я отогнал их взмахом меча и впредь следил за своими жестами.
Когда западный горизонт подобрался к солнцу, мы увидели низенькую земляную хижину. На пороге сидел изможденный старик в кожаных штанах, потягивая мате и делая вид, что любуется вечерними облаками. В действительности он наверняка уже давно наблюдал за нами, потому что сам он, маленький и смуглый, сливался с хижиной, а наши силуэты хорошо вырисовывались на фоне неба.
Заметив пастуха, я убрал Коготь, хотя и не был уверен, что без него бык не выкинет чего-нибудь. Но он продолжал все так же шагать с двумя женщинами на спине. У хижины я ссадил Иоленту и Доркас. Бык поднял морду и шумно потянул носом, косясь на меня одним глазом. Я махнул рукой в ту сторону, откуда мы пришли и где колыхалось под ветром море пампы, показав этим жестом, что бык свободен и в руке у меня ничего нет. Тогда он повернулся и помчался прочь.
Пастух вынул соломинку изо рта.
– Это ведь вол, – изрек он. Я кивнул.
– Нам нужно было довезти эту бедную женщину. Она больна, вот мы и взяли его на время. Он твой? Мы ведь не причинили ему никакого вреда.
– Нет, нет. – Пастух протестующе поднял руку. – Я спросил потому, что сначала подумал – это конь. Глаза уже не те. – Он поведал, какое удивительное зрение у него было в юности. – Так ты говоришь, это вол?
На сей раз мы с Доркас кивнули вместе.
– Вот что значит Старость. Я готов был лизнуть это лезвие, – он похлопал по железной рукоятке ножа, торчавшей из-за широкого пояса, – направить его на солнце и поклясться, что между ногами у него кое-что болтается. Но не будь я таким бестолковым, мне сразу же пришло бы в голову, что никому не под силу оседлать быка пампы. Разве что рыжей пантере, но она держится за спину когтями, да и той это частенько стоит жизни. Конечно, это вымя, которое вол унаследовал от своей матери. Знавал я его мать – у нее точно такое было.
Я сказал, что я городской житель и не разбираюсь в животных.
– А-а. – Он снова присосался к мате. – Я тоже мало в чем разбираюсь. Тут живет самый что ни на есть невежественный народишко. Ты не поверишь – сама невежественность. Разве от таких соседей чему-нибудь научишься? Доркас прервала его:
– Прошу тебя, позволь нам положить эту женщину в доме. Я боюсь, она вот-вот умрет.
– Я же сказал, что ничего не знаю. Спрашивай вон его. За ним вол – чуть было не сказал «бык» – бегает, как собака.
