Игорь Шкляревский - Дозорная ветка. Стихи и переводы

На берегу Днепра в лесной отчизне,
в родном дому, в тревожной тишине,
где книги толстые напоминают мне
о радостях неторопливой жизни,

где я тетради старые свои
перелистал и вдруг душа заныла,—
фиалками в оврагах отцвели
тех весен водянистые чернила…

Так вот, на этом самом берегу
я оставаться больше не могу,
но никуда отсюда не уеду —
прошла охота колесить по свету.

Река спадает, входит в берега,
недвижен лес за полосой тумана.
Пусть ветер гонит к морю облака.
Родное небо глубже океана…

Как в ранней юности, весной
окно открою во вселенную,
и притворится майский зной
рыжеволосою Еленою.

Услышу свист товарняка,
увижу дым, в березах тающий,
и вдруг начнет лепить тоска
живые профили товарищей.

Вот Анатолий, вот Вадим,
а вот Валерий — птицы вольные!
Воспоминаний светлый дым,
гул половодья, годы школьные…

Да, только в этом городке такое
вдруг со мной случается,
на круче, в роще, на реке
далекий кто-то повстречается.

И вовсе нет вины моей
в том, что виденья мимолетные
дороже мне самих друзей,
легли пути бесповоротные!

Так плотно время пролегло,
что юность посвистом не вызовешь
и на былой любви не вытянешь.
К тому ж дороги развезло…

Старинный город Могилев —
микрорайон, столбы, канавы.
А где же звон колоколов?
Где церкви, ратуши, порталы?

Швейцарцы ищут старину,
а переводчик виновато —
спиною к зареву заката —
молчит… Забыли про войну!

Забыли, как здесь все пылало,
кипело, корчилось, кричало —
и фреска, и резьба, и крест.
Из пепла город мой воскрес.

В нем старины заветной мало,
зато земля моя горда
тем, что без боя не сдавала
свои седые города.

В широком пустом океане
Матросы глядят на закат,
и вдруг возникает в тумане
цветущий летающий сад…

Зачем он, бездомный и белый,
тревожит как в детстве, во сне?
Зачем притворяется пеной,
скитаясь на вечной волне?

Зачем он цветет бесполезно,
от берега быстро летит?
Какую, вздыхая над бездной,
на землю обиду таит?

Не зная ни стужи, ни жажды,
плывет над соленой волной
с тех пор, как весною однажды
его разлучили с землей.

В оврагах, в зеленом тумане
счастливые птицы поют.
А вишни шумят в океане!
А яблони в море цветут…

Синие сумерки ранней весны.
В призраках зелени голые ивы.
Небо легло на речные заливы.
Две голубые луны, как весы…
Вот они — две неподвижные чаши.
Скоро на донце одной полетят
перья товарищей, слезы Наташи,
дроби утиной ликующий град.
А на высокую чашу другую,
перелопатив души закрома,
весело брошу строку золотую.
Господи, пусть перетянет она!..

Веселое время каникул
с веселой водой утекло,
а утром журавль закурлыкал,
и горло тревогой свело.

Покрытые инеем камни.
Природы пустые глаза.
Нелепо махал я руками,
к причалу по глине скользя.

А тут еще ветром подуло,
и дрожью покрыло залив.
И холодно было подумать
про этот прощальный заплыв.

Но брат в поредевшем тумане
богатого золотом дня,
не зная моих колебаний,
с восторгом смотрел на меня.

Я понял наивную душу
и, новой игрой увлечен,
подумал, что, если я струшу,
когда-нибудь струсит и он.

Я ласточкой прыгнул с причала —
вода обожгла, понесла.
А ночью башка полыхала,
стенала от боли спина.

Кричала пролетная стая,
и брату приснилась во сне
пловца голова золотая
на темной осенней воде…

Ты помнишь, сразу две кометы,
две вспышки озарили ночь,
как будто годы, версты, беды
решились вместе превозмочь.

Блеснула в небе колея,
и понял я твое молчанье
как возглас: — Это ты и я!
Одной судьбы предначертанье.

Река тебя заколдовала,
встревожил шум дубов ночных,
но год прошел, и ты узнала —
есть много радостей других.

Знаменье — чушь! Молчанье — ложь!
Лишь вспыхну — до вершины леса
проводишь ради интереса
и снова весело взойдешь.

Как ненасытен человек!
Придет любовь, нагрянет слава,
блеснет под солнцем первый снег,
а сердцу жадному все мало…

На станцию Сорочий лес
я утром ехал на свиданье.
Все было — чистота небес,
удача, молодость, признанье.

Но по дороге вновь и вновь
шептал мне тайный голос грустно:
Есть счастье — выше, чем любовь.
Есть сила — выше, чем искусство.

Пусто. Холодно. Поздняя осень пришла.
В старых руслах вода ледяная светла.
И душа, как долина, безлюдна.
Хорошо выгребать
   в два веселых весла,
а теперь плоскодонка моя тяжела
и гонять ее против течения трудно…

Бесполезно вздыхать. Мир не станет другим
только лишь оттого, что тебе захотелось
совместить и свободу,
   и женщины верность,
и остаться над светлой водой молодым!

Когда тоска за глотку схватит,
для лучшей песни слов не хватит,
с другим любимая уйдет,
а ночью дворник заскребет
своею черною лопатой
по дну бессонницы проклятой,
страданьями не упивайся,
не расслабляйся, не сдавайся,
окно морозное открой,
чтоб хлынул воздух ледяной,
чтоб в душу свежести нагнало,
и с головой под одеяло,
под одеяло с головой,
как в детство, в свежесть сеновала,
в сон беспробудный, в сон глухой.
Не горькой водкою и дымом,
а чистым холодом лечись.
Назло беде своей проснись
веселым и непобедимым!

Я и зимой тебя не разлюбил,
но снег лежал, и я почти забыл,
как сладко пахнет влажная долина,
как липнет к сапогам живая глина…

Апрель. Реки внезапный поворот.
Здесь, как всегда, заторы ледяные,
но катера облезлые и злые
до поздней ночи сокрушают лед.

Гудят, кричат: «Дорогу ледоходу!»
А ночью в бездну бьют прожектора,
и за город к литейному заводу
конвейер льда запущен до утра.

На переплавку — к солнцу прет конвейер,
пробита в юность золотая брешь!
Не забывайте золотое время
пустых карманов и больших надежд.

На переплавку — к солнцу, в домну мая
иллюзий дом скользит по виражу.
Старею? Нет! Себя не обедняя,
такой как есть, тобою дорожу.

Раскрылся дуб. Люблю похолоданье!
В нем — чистота. Его боится тлен.
Ум бодрствует и прогоняет лень.
Все ощутимей жизнью обладанье!
Похолоданье! Сердце звонче бьется,
земля спружинит — молодость вернется!
Озябшая Елена улыбнется.
Река до горизонта разольется.
Родной скворец из Турции вернется…
И вдруг вершина тополя пригнется
от сквозняка! Так низко пронесется
над городом старинный самолет.
И парашюта ярко-красный плод
тугим холодным воздухом нальется,
как будто там, где нас невпроворот,
она случайно грудью прикоснется,
чудесным током нервы тряханет,
толкнет бедром и резко засмеется.
Не важно, обернется или нет!
— Прощай! — кричу ей радостно вослед.