Ярослава Кузнецова - Что-то остается
Чертовщина какая-то. Бред сивой кобылы.
Стоп. Чем она меня поднимала, ну, тогда — булавкой? Булавкой, булавкой, булавкой… Так вот же, ее фибула. Ну-ка…
Никакой реакции. И следов от укуса — ни на руках, ни на шее… Тьфу ты, да что же мне делать-то? За парнем Редда приглядит, и домой его пригонит, а вот барышня… Снова потормошил. Безрезультатно.
Ун подошел, ткнулся носом Альсе в лицо, и она страстно застонала. Ишь, «милый» какой-то. Увидала б она этого «милого»…
Ладно, будем ждать. Коза спит полчетверти, иногда больше, но через полчетверти ее всегда можно растолкать. Подождем. И кстати, приятель, шмоточки-то твои. Небось за ночь уже отмокли. Нечего увиливать.
Рубаха моя старая, штаны, которые из шерсти…
Хорошо, что заказал Марионе рубаху и на себя. Что ни говори, привыкши Сыч-охотник менять хоша б рубаху — того, чаще чем енто принято. Тута, то есть.
И никакая маска не заставит меня занашивать одежду до стоячего состояния.
Простирнул рубаху, обмотки, штанцы, сменил сделавшуюся серой воду, и только-только принялся полоскать, как сзади послышалось шевеление.
Ун, до глубины души возмущенный длительной неподвижностью человеческого существа средь бела дня, напрыгивал на сундук, тормошил Альсу, и в завершение процедуры обчвакал ей все лицо.
— М-м… — вяло отмахивалась бедняга. — Ну, милый… ну, не надо… Что ты делаешь…
— Прекрати, Ун! — я сгреб наглую тварь за шкирку, отшвырнул, взял Альсу за плечи, — Ну-ка, просыпайся давай, — встряхнул, усадил, — Просыпайся.
— Что такое? — барышня пробудилась и захлопала глазами, — Что случилось?
— Это ты меня спрашиваешь?
— А где… Стуро?
Ого.
— Приволок тебя и ушел.
— Ушел?
— Злой, как черт. Что произошло? Он тебя укусил?
— Э-э-э… да как тебе сказать… — она ни с того ни с сего засмущалась, — Не совсем.
— То есть? Что ты мне мозги пудришь?
Нет.
Да нет, не может быть.
А — имя?..
Барышня задумчиво потрогала свои губы, бормоча:
— Странно, странно… Ирги! Ах, черт! Какая же я балда!
Так и есть. Целовались. Ну и ну…
— Охотно верю.
— Вот смех и грех, — она покачала головой, — А что, говоришь, мрачный ушел?
— Мда-а… Только этого не хватало.
А парень-то — не промах.
— И ведь могла сообразить! — не унималась марантинская воспитанница, — Я еще удивлялась — почему во рту все онемело, словно мяту жевала… Это же надо… Долго я спала?
— Как коза, — фыркнул я, — Тряс уж тебя, тряс…
Альса хихикнула.
— Как коза… А что, он до сих пор гуляет где-то? Не возвращался?
— Нет.
Если все действительно так, а так оно и есть… Небось, бродит по лесу, снег губищей пашет. Представьте — целуешь ты девицу, а девица — брык… И дрыхнет. Ох, боги, боги, вот не было печали…
— Ты что, Ирги? Чего хмуришься?
— Размышляю, — меня еще немного царапало, что она зовет меня по имени, — То ли искать идти, то ли сперва арварановки принять. Опять начнется — не аблис, не трупоед, с аблисами быть нельзя, с трупоедами не получится…
Сама кашу заварила, а мне теперь…
Альса улыбнулась.
— Он разочарован. Ничего страшного. Я что-нибудь придумаю.
Приду-умает она. Ишь.
— Что ты тут придумаешь?
Эт’ те, подруга, не хиханьки по углам. Енто — того, несовместимость.
— Э, не скажи, не скажи. Придумать можно множество самых необычайных вещей, — глаза у нее загорелись, — Чтобы я да не придумала… дайте только время.
— Арфадизнак? — усмехнулся я, и Альса возмутилась:
— Так ты ж его не выпил! Поглядела бы я на тебя, когда б ты его выпил!
Да уж, поглядела бы. Развлеклась бы, того. Ежели б сбечь успела. Хорошенькая лираэночка, пф.
— Тут, насколько я понимаю, другое что-то варить надо, — ушел я от скользкой темы.
— Не твоя забота, — отмахнулась беспечно Альсарена, — Что-то другое… в некоторой степени, конечно… — просияла: — А кое-что можно и оставить.
— Э, — барышня, барышня. Не заносись. — Смотри, не укатай мне парня-то. Сваришь чего, а он с копыт долой, — изобразил оскаленного дохлого аблиса.
— При чем тут парень? — обиделась Альса, — Я для себя сварю.
Для себя? Эка. И кое-что от афродизиака…
— Ладно, тебе видней.
А она вдруг заглянула снизу вверх в лицо мне:
— Ирги, ты не сердись. Я про сегодняшнее утро. Не сердись, ладно?
Все в порядке, хотел сказать я, но не успел — Альса продолжила:
— Я вовсе не собиралась выведывать какие-то твои тайны… Нет, не так. Мне вчера показалось — ты что-то рассказал важное, а я… Жонглировала символами, понятиями, а сама ни черта не поняла. А признаваться не хотелось. Поэтому и несла чушь про геральдических зверей.
— Правда?
Опять, сталбыть, сам себя в угол загнал. Как говорится, сам себе и Даул, и Рейгелар…
Альса кивнула:
— Правда. Это лираэнские игры, — сдвинула бровки, — Я в них больше не играю.
Ох, барышня… Как же ты домой-то вернешься, в Итарнагон свой, бедолага?
— Проехали, — я протянул руку, она стиснула мою ладонь прохладными пальцами, удержала.
— Слушай, Ирги. Я сейчас подумала… Ирги, мне недолго осталось учиться в Бессмараге. В мае — выпуск у девочек, я уеду с ними. Ирги, обещай не отказываться сразу, — цеплялясь за руку мою и за имя — что ж ты предложить-то хочешь? — Подумай сперва. Хорошо подумай, — сглотнула и выпалила: — Ирги, я хочу, чтобы ты и Стуро поехали со мной.
— Куда? — улыбнулся я, — В Итарнагон? — то ей суд общинный над Кайдом с собутыльники, то вон — еще похлеще, — Окстись, Альса. Язычник и тварь? Что скажет отец Дилментир?
— Меня не интересует мнение отца Дилментира, — бросилась в бой барышня наша, — Кстати, он не такой фанатик, как можно было бы ожидать. Между прочим, ты думаешь в Итарнагоне одни последователи Истинной Веры живут? Сплошные лираэнцы? В Итарнагоне половина населения — гироты. Такие же язычники, как и ты. А у нас, вокруг Треверргара, вообще сплошняком гиротские деревни. Провинция, трое суток до столицы, — сжала крепче клешню мою, — Ирги, отказаться ты всегда успеешь. Надо подумать, что мы можем сделать, а потом отказываться.
— Хорошо, — смирился я, — Я подумаю.
Придется выдержать серьезную осаду. Между прочим, сперва надо Стуро спросить. И, если он захочет… В конце концов, Иргиаро, тебе-то терять нечего.
— Вот и ладно, — Альса отпустила мою руку, — Я тоже подумаю. Сейчас уже поздно, надо идти. Завтра поговорим. Только, Ирги, давай по-честному, — ухватила меня за рукав, — Когда я приду — не прячься от разговора.
— Хорошо, — я фыркнул в усы.
